Раздел 1. Ценности «нового мира»

Корни революционных убеждений Юнгера не ограничились переживанием первой мировой войны. Присущее ему отрицание буржуазного порядка и буржуазных ценностей сделали его типичным представителем поколения 1914 г. «Многообразные самоуничижительные аффекты буржуазного времени будут, наконец, выпущены на свободу и одновременно радикализованы войной;... Война и была как раз отрицанием либеральной и гуманистической идеи цивилизации. Чуть ли не магическая сила военных впечатлений, тоже освещенных соответствующей литературой европейского покроя и ставших опорными пунктами разнообразнейших концепций обновления, имела своим истоком именно этот опыт».

Первая мировая война была для держав Антанты «борьбой прогресса, цивилизации, гуманности и даже самого мира против сопротивляющейся всему этому стихии». «Убить войну в чреве Германии!» - таким был лозунг, под которым проводилась мобилизация во Франции и Великобритании. «Тут мы сталкиваемся с одним из искуснейших тезисов либерализма, в котором война эта окружается ореолом славы, представляясь бескорыстным крестовым походом, призванным избавить сам немецкий народ из его угнетённого положения». «Цивилизация» как продукт Просвещения, чуждый германскому духу, противопоставлялась немецкой «культуре». В контексте этого давнего антагонизма, составной части «идей 1914 г.», было истолковано провозглашение демократии в Германии. «Страстное, принципиальное неприятие этой «системы» вытекало именно из нежелания оказаться в составе ненавистной «империи цивилизации» со всеми ее правами человека, демагогией насчет прогресса и страстью просвещать, с ее тривиальностью, испорченностью и тупыми апофеозами благосостояния». О. Шпенглер воспринял Ноябрьскую революцию как победу «внутренней Англии», для Э. Никиша революция была синонимом «всего, что противоречит немецкому пониманию государства». Веймарская республика для них была «Erfullungsstaat» - государством, согласившимся выполнять требования унизительного Версальского мира, а значит, ставшего прислужником «внутренней Англии» и ненавистных ценностей либерализма.

Анализируя причины поражения Германии, Э. Юнгер пришел к выводу, что «своеобразие этой великой катастрофы лучше всего, по-видимому, обозначить указанием на то, что гений войны был пронизан в ней духом прогресса. [...] В войне, разразившейся в такой атмосфере, решающую роль должно было играть отношение, в котором стояли к прогрессу отдельные её участники». Очевидно, что победы смогли добиться «прогрессивные» страны, так как именно характерная для них вера в прогресс позволила им провести тотальную мобилизацию широких слоев своего населении: «Возможность уклониться представлялась этим массам тем менее реальной, чем более эксплуатировалось их убеждение, то есть чем более явным становилось прогрессивное содержание громких лозунгов, благодаря которым они и приводились в движение. В какие бы грубые и резкие цвета ни были окрашены эти лозунги, в действенности их сомневаться нельзя; они напоминают пёстрые тряпки, которые во время облавной охоты направляют дичь прямо на ружья». Противостоящая немецкой «культуре» западная «цивилизация» в полной мере овладела средствами привлечения масс на свою сторону: «Кто захочет оспаривать тот факт, что «civilisation» намного больше обязана прогрессу, чем «культура», что в больших городах она способна говорить на своём родном языке, обращаясь со средствами и понятиями, безразличными или враждебными для «культуры». «Культуру» не удается использовать в пропагандистских целях; даже та позиция, которая стремится извлечь из неё такого рода выгоду, оказывается глубоко чуждой ей, -- как мы становимся равнодушны или, более того, печальны, когда с бумаги почтовых марок или банкнот, растиражированных миллионами экземпляров, на нас смотрят лица великих немецких умов».

Германия не приемлет ценностей прогресса, немцам нужны свои действенные лозунги, те «знаки и образы, которые стремится вознести на своих знамёнах сражающийся человек», «чтобы обеспечить последнюю степень решимости в боевом использовании людей и машин, решимости, необходимой для жуткого похода с оружием против всего мира». Э. Юнгер задавался вопросом, какие знаки следует начертать на знаменах немецкой «культуры», чтобы затронуть глубочайшие струны народа. Он обращался к опыту первой мировой войны: «Если бы пришлось спросить кого-нибудь из них, для чего он идёт на поле битвы, то, разумеется, можно было рассчитывать лишь на весьма расплывчатый ответ. Вы едва ли услышали бы, что дело идёт о борьбе против варварства и реакции, или за цивилизацию, освобождение Бельгии или свободу морей, -- но вам, вероятно, дали бы ответ: «за Германию», -- и это было тем словом, с которым полки добровольцев шли в атаку». Именно нация виделась Э. Юнгеру в качестве идеала, способного заменить «плоскую веру в прогресс». На смену смещенному в будущее идеалу прогресса, обещавшему улучшение человеческого удела, пришла вера в нацию как в непреходящую ценность, существующую здесь и сейчас. Но это был видоизмененный идеал нации - «новый» национализм, переживший шок от столкновения с реальностью в первой мировой: «солдатский» национализм. Термин «новый национализм» был использован А.И. Борозняком в книге «Искупление. Нужен ли России германский опыт преодоления тоталитарного прошлого?» для описания духовной ситуации Германии после объединения: «В Европе вызывает тревогу возродившийся в Германии дух чванливости и превосходства. Уходит эпоха, начавшаяся после второй мировой войны, и в ФРГ, освобождающейся от комплексов, заметно выросло влияние течений в исторической науке и в исторической публицистике, которые можно объединить в рамках понятия «новый немецкий национализм». Представители этой части интеллектуальной элиты ничуть не похожи на вызывающих всеобщее подозрение неонацистов. На университетских исторических и политологических кафедрах, в издательствах, в редакциях газет и журналов, на телевидении, в компьютерной сети и на видеорынке достаточно прочные позиции ныне занимают «новые правые» - бесцеремонно напористые, респектабельные, хорошо образованные, лишенные комплексов профессионалы молодого и среднего возраста».

Новому идеалу нации была присуща большая эмоциональная нагрузка, большее стремление всех социальных групп к идентификации с нацией. Нация превратилась из одного из равноценных идеалов в идеал, обладающий высшей ценностью. Исповедуя веру в нацию, немцы способны были сплотиться в единый монолит, тотально мобилизоваться для достижения высшей цели. «Рабочий» был призван дать немецкой «культуре» инструмент борьбы с «цивилизацией». Единомышленники Э. Юнгера сочли, что ему это удалось: «Этой книгой Вы победили Францию без армии, оружия и танков».

Примечательно, что Ш. Брейер в своем исследовании «консервативной революции» пришел к выводу, что именно «нация» была той единственной ценностью, объединявшей представителей этого движения. Он предложил отказаться от несостоятельного, по его мнению, термина «консервативная революция» и заменить его на термин «новый национализм». М. Хиетала выявила различия в «новом национализме» Э. Юнгера и других представителей «ново-националистического» направления. Ключевыми словами юнгеровского «нового национализма» являются «борьба», «вооружение», «военный опыт», «нация», «героизм», мистические и метафизические элементы, «надличностные силы», он направлен против «либерализма, капитализма и материализма», в то время как переменными его оппонентов являются «народ», «значительные личности», «Германия» и «немецкий». «Новый национализм» Э. Юнгера стоял под знаком его военного опыта и обращался к аудитории бывших фронтовиков. Однако ко времени создания концепции «тотальной мобилизации» и, в еще большей мере, в эссе «Рабочий», «нация» как ценность теряет свои позиции, уступая их «планетарному» распространению государства Рабочих. Задача нации не в том, чтобы следовать своим устремлениям, а в том, чтобы быть репрезентантом гештальта Рабочего.

Э. Юнгер считал, что идеи разума, прогресса и индивидуализма не были интернализованы его согражданами: «Нет, немец не был добрым бюргером, и менее всего там, где он был наиболее силен. Повсюду, где мысль была наиболее глубокой и смелой, чувство -- наиболее живым, битва - наиболее беспощадной, нельзя не заметить бунта против ценностей, которые вздымал на своем щите разум, громко заявлявший о своей независимости». Фронтовики -- первое поколение, осознавшее фальшивость бюргерских ценностей, приблизившееся во время войны к очертаниям нового мира: «Мы настоящие, истинные и беспощадные враги бюргера, и потому его разложение радует нас. Мы - не бюргеры, мы сыновья войн и гражданских войн, и только после того, как это представление кругов, вращающихся в пустоте, закончится, сможет высвободиться то, что есть в нас от природы, от элементарных сил, от настоящей дикости, от праязыка, от способности к продолжению рода кровью и семенем. Только тогда будет предоставлена возможность развития новых форм». Именно в них Э. Юнгер видел «резервуар воинственной энергии».

Современность определяется Э. Юнгером как этап перехода от эры бюргера к эре Рабочего. Смене эпох предшествует разрушение фундамента, на котором покоится система бюргерских ценностей. Бюргерскую картину мира должна заменить предложенная Э. Юнгером в его эссе картина мира «героического реализма»: «Сознание этого порождает новое отношение к человеку, более жаркую любовь и более ужасную жестокость. Становится возможной ликующая анархии, сочетающаяся в то же время со строжайшим порядком, - это зрелище уже проступает в великих битвах и гигантских городах, картины которых знаменуют начало нашего столетия. Мотор в этом смысле - не властитель, а символ нашего времени, эмблема власти, для которой взрывная сила и точность не противоположны друг другу. Он - игрушка в руках тех смельчаков, которым нипочем взлететь на воздух и усмотреть в этом акте еще одно подтверждение наличного порядку. Из этой позиции, которая не по силам ни идеализму, ни материализму, но должна быть понята как героический реализм, проистекает та степень наступательной силы, в которой мы нуждаемся».

Первая ценность бюргера - уверенность в своей безопасности и в завтрашнем дне -- рассыпалась в прах во время войны: «Стремление бюргера герметично изолировать жизненное пространство от вторжения стихийных сил является особо удачным выражением изначального стремления к безопасности, прослеживаемого повсюду -- в истории природы, в истории духа и даже в каждой отдельной жизни. [...] Начало мировой войны проводит красным широкую итоговую черту под этой эпохой». Бюргерское стремление к безопасности выражается в буржуазном рационализме, который стремиться к тому, чтобы сделать мир управляемым, и, наоборот, все, что не вписывается в эту инструментальную логику, вытеснить как иррациональное и бессмысленное за рамки своего мира: «Напротив, идеальное состояние безопасности, к которому устремлен прогресс, состоит в мировом господстве бюргерского разума, которое призвано не только уменьшить источники опасности, но, в конце концов, и привести к их исчезновению. Действие, благодаря которому это происходит, состоит как раз в том, что опасное предстает в лучах разума как бессмысленное и тем самым утрачивает свое притязание на действительность». Такая защищенность имеет неизбежным следствием ограничение индивидуальных возможностей человека, ограничение свободного развития его личности. Защищенность и стремление обезопасить свое существование не относятся к героическим ценностям. Обезопасив свое существование от вторжения элементарных сил, бюргер теряет связь с реальностью. Реальность же, которую следует осознать, в том, что «стихийное», «опасное», «элементарные силы» всегда налицо.

Для бюргера, стремящегося обезопасить себя, высшей ценностью является мир. В этом Э. Юнгер видел противоречие: стремление жить мирно не мешает многочисленным войнам, не помешало оно и самой страшной и кровопролитной войне - первой мировой. Г. Лозе указывает на то, что формированию таких представлений Э. Юнгера способствовал его однобокий взгляд на «неге-- роическую фигуру бюргера»: бюргер вовсе не в такой мере стремится обезопасить себя, как предполагает Э. Юнгер. В качестве доказательства обратного, исследователь приводит очевидные примеры: освоение мира, революции, войны, дух предпринимательства, неразрывно связанный с постоянным риском и др. Г. Лозе, однако, считает, что для Э. Юнгера эти примеры не важны, так как они не свидетельствуют о том, что бюргер обладает настоящей волей к власти ради самой власти. Как только власть становится самоцелью, бюргер перестает быть сами собой.

Конец бюргерской эпохе безопасности приходит с наступлением первой мировой войны: «В приветствующем ее [первую мировую - примеч. мое] ликовании добровольцев заключено больше, чем только спасение для сердец, которым за одну ночь открывается новая более опасная жизнь. В нем одновременно скрыт революционный протест против старых оценок, действенность которых безвозвратно утрачена. Отныне в поток мыслей, чувств и фактов вливается новая, стихийная окраска. Отпала необходимость вновь заниматься переоценкой ценностей -- довольно и того, чтобы видеть новое и участвовать в нем».

Э. Юнгер отвергал основу гуманистического мировоззрения - представление о человеке как о высшей ценности. Необходимым условием свободного развития человеческой индивидуальности является свобода. Автор трактовал свободу как «способность осознать необходимость и способствовать осуществ-лению необходимого»: «Поэтому мир всякий раз оказывается потрясен в своих устоях, когда немец узнает, в чем состоит необходимое». «Свобода индивида возрастает соразмерно его пониманию своей ответственности перед государством». Индивида в его многообразии заменяет униформированный тип «Рабочего». Частичное восстановление индивидуальной автономии возможно за счет иерархиизации отношений - масса делится на ведущих и ведомых. Прообразом типа «рабочего» был воин, прообразом сообщества типов был воинский порядок. «Сын аптекаря Эрнст Юнгер превращается в харизматическую фигуру - фюрера и отца солдат, вокруг которого собираются его подчиненные в минуту опасности». Личность на войне как таковая перестает играть значительную роль, сталкиваясь с механичностью военной машинерии. В особенности грандиозные сражения способствуют переходу в надличностную область. На войне индивидуальная автономия возможна для Э. Юнгера только в поединке один на один, в уничтожении противника, и культ насилия подкрепляется идеологией социал-дарвинизма: «Два существа находятся между собой в извечных отношениях - в борьбе за существование. В этой борьбе слабейший должен погибнуть, а победитель, крепче сжимая оружие в руке, переступит через тело побежденного, дальше в жизнь и борьбу». Как писал исследователь творчества Э. Юнгера А. Каес, «самой очевидной жертвой первой мировой войны» стала концепция автономного субъекта, порождение либеральной эпохи, чья «система ценностей и идеология была сметена динамикой века машин». В эру тотальной мобилизации автономия недопустима нигде.

Всеобщее равенство, провозглашенное Великой Французской революцией, трансформировано Э. Юнгером в равенство слуг перед одним господином -- государством. «Равенство перед государством соответствует воинскому равенству. Войско - это сообщество, все члены которого объединены выполнением воинского долга». В таком государстве вся власть - и военная, и экономическая - сосредоточена в одних руках и нацелена на выполнение одной задачи - вооружения и ведения войны.

Структура государства по Э. Юнгеру должна быть идентична войсковой. Именно в том, чтобы было достигнуто максимально возможное подобие государства войску, Э. Юнгер, по мнению Г. Лозе, видел свою политическую задачу.

Таким образом, в ходе войны, а также последовавших за ней тяжелых социальных потрясений крушение ценностей Просвещения стало очевидным. Э. Юнгер не был единственным, кто заметил это. В 1920-х - начале 1930-х гг. для многих стало очевидно, что происходила смена эпох, и мир XIX века ушел безвозвратно. «Когда в 1931 году отрекся от престола король Испании и была провозглашена либеральная парламентская республика, Муссолини сказал, что это «возвращение к масляным светильникам в эру электричества». Либеральная парламентская республика, как и другие индикаторы гуманистического мира, стали принадлежностью прошлого. 1920-1930-е гг. характеризуются попытками создать концепцию нового человека как части надиндивидуального коллектива. Они предпринимались как левыми (например, Б.Брехт, Й. Бехер и др.), так и правыми интеллектуалами. И середина, так называемые «VernunftsrepublikaneD> (демократы по выбору), не были привержены идее свободного индивидуума настолько, чтобы не поддержать создание президиальных кабинетов, которые по мнению К.Д. Брахера, привели Германию к авторитарной системе³³¹. Идея «общности» в Германии превалировала над идеей «общества». Буржуазному обществу, руководствовавшемуся модернистской метанаррациеи, пришла пора смениться на рабочую общность, чьи ценности претендовали на тотальность в не меньшей степени, чем идеалы Просвещения.

Прогрессу и демократии - ценностям англо-французской «цивилизации» -- Э. Юнгер противопоставлял нацию как репрезентанта гештальта рабочего -- высшую ценность немецкой «культуры». Картина, в которой доминировали разум и рациональность, а, значит, мир безопасности, сменилась в представлении автора вулканическим ландшафтом, «опасное» вошло в пределы частной жизни. Индивидуум слишком хрупок, чтобы совладать с разрушительным процессом смены старых новыми ценностями. Личность должна уступить тотальности рабочего процесса. Достоинство человека новой эпохи состоит в его заменимости, его функциональности. Такая потребность в типизации является рефлексией и социального атомимза и разобщенности как одного из последствий радикальной модернизации.

«Героический реализм» по Э. Юнгеру - это воля не только осознать тенденции времени, но принять и возглавить движение к новому. Однако ценностям нового мира в изображении Э. Юнгера присуща размытость контуров. Они - лишь преемники идеалов уходящей эпохи. Им присуща некая несамостоятельность, отсутствие субстанции. Идеалы рабочей эпохи, кроме очевидного стремления к омнипотентности и функциональности, выстроены как отрицание модернистских идеалов.

юнгер тотальный мобилизация познание гештальт