Расколотое мировоззрение

Так как оба направления в западном мышлении одновременно и с равной глубиной отвечали на общие настроения времени и вместе с тем были совер­шенно несовместимы друг с другом, то следствием этого стало достаточно сложное расщепление внутри западного мировоззрения. Поскольку совре­менный тип мышления испытал на себе огромное воздействие романтическо­го сознания, а отчасти был с ним отождествлен, тогда как притязания науки на истину по-прежнему оставались в силе, то современный человек испыты­вал, по существу, непреодолимое чувство собственного раздвоения между разумом и душой. Один и тот же человек мог восхищаться, допустим, и Блейком, и Локком, однако каждым — совершенно по-разному. Эзотери­ческое видение Йитсом истории едва ли увязывалось с той историей, кото­рую преподавали в университетах. Идеалистическая онтология Рильке («Мы — пчелы незримого») вряд ли легко вписалась бы в представления официальной науки. А мировоззрение, например, Т. С. Элиота, столь от­кровенно современное и оказавшее большое влияние на умы, стояло тем не менее гораздо ближе к Данте, чем к Дарвину.

Поэты-романтики, религиозные мистики, философы-идеалисты и пред­ставляющие контркультуру психоделисты наперебой заявляли о существова­нии других реальностей (а нередко и подробно описывали их), кроме мате­риальной, и всячески доказывали, что онтология человеческого сознания резко отличается от онтологии традиционного эмпиризма. Но, стоило толь­ко зайти речи о том, чтобы обозначить границы основной космологии, и становилось ясно, что центр тяжести современного Weltanschauung* по-прежнему определяется светским научным мышлением. Ибо, не получив единогласного подтверждения, откровения романтиков не могли преодолеть своей очевидной несовместимости с общепринятыми истинами научных на­блюдений, этой отправной точки современной веры. У сновидца не было той благоуханной розы, осязаемой и зримой, при помощи коей он мог бы доказать всем истинность своего сновидения.

^* Мировоззрение.—Нем.

Поэтому, хотя романтизм в самом широком смысле слова и вдохновлял по-прежнему «внутреннюю» культуру Запада — его искусство и литературу, его религиозное и метафизическое видение, его нравственные идеалы,— за­коны «внешней» космологии — характер природы, место человека во Все­ленной и границы его реального знания — диктовались все-таки наукой. По­скольку объективным миром правила наука, романтическое восприятие поневоле ограничивалось субъективным. Размышления романтиков о жизни, романтическая музыка, поэзия и религиозные устремления, сколь бы захватывающими и изысканно-утонченными они ни были, в конце кон­цов отражали не более чем часть современной Вселенной. Духовные, творческие, эмоциональные и эстетические интересы, безусловно, имели право на существование, но они не могли претендовать на полный онтологический охват объективного мира, категории коего в основе своей были безличными и непроницаемыми. Водораздел, проведенный средневековьем между разу­мом и верой, и водораздел, проведенный в начале Нового времени между религией и наукой, ныне превратился в водораздел между субъектом и объ­ектом, внутренним и внешним, человеком и миром, «гуманитарными» и «точными» науками. Приняв новое обличье, снова стала утверждаться все­ленная двойной истины.

Как следствие подобного дуализма, восприятие современным человеком природного мира и его отношение к нему, по мере развития Нового време­ни, было парадоксальным образом перевернуто, так что романтическое и научное течения Практически зеркально отражались одно в другом. В пер­вую очередь, с обеих сторон было заметно постепенное погружение в приро­ду. Романтический дух — каким мы находим его, например, у Руссо, Гете и Вордсворта — со всей страстностью стремился к сознательному слиянию с природой как в поэзии, так и в жизни. Что же касается науки, то здесь по­гружение человека в природу выражалось в естественно-научном подходе к человеку, который все больше, а затем и целиком опирался на натуралисти­ческие представления. Однако здесь, в отличие от гармоничных устремле­ний романтиков, тесная связь человека с природой толковалась в духе дарвиновско-фрейдистской борьбы с природой как грубой бессознательной силой за выживание, за сохранение целостности «Я», за цивилизацию. С научной точки зрения, враждебное отношение человека к природе является не­избежным следствием биологической эволюции человека и его отделения от остальной природы, чем и объясняется необходимость ее эксплуатации извне и подавления изнутри.

Однако в дальнейшем чувство гармонии с природой, свойственное ран­нему романтизму, претерпело значительные изменения: Новое время начало понемногу стареть. Здесь романтический темперамент испытал сложное воз­действие собственного внутреннего развития, разлагающего влияния совре­менной промышленной цивилизации и современной истории, а также науч­ных взглядов на природу как на нечто безликое, бесчеловечное и стихийное. Результатом этого стало восприятие природы, которое шло чуть ли не враз­рез с начальным романтическим идеалом: современный человек все острее ощущал свое отчуждение от благодатного природного лона, свое отпадение от единого бытия, свою скованность рамками абсурдной вселенной, где царит лишь случай и необходимость. Повзрослевший современный чело­век — уже более не осиянное духовной славой дитя природы — превратился в неуместно чувствительного и ранимого обитателя неумолимой и необъятной пустоты, лишенной всякого смысла. Видению Вордсворта пришло на смену видение Фроста:

Space ails us moderns: we are sick with space.

Its contemplation makes us out as small.

As a brief epidemic of microbes

That in a good glass may be seen to crawl

The patina of this least of globes.

(Пространство мучит нас и тошнотой и жаром.

В сравненьи с ним малы мы и ничтожны,

Как эфемерное скопление микробов:

Приблизив лупу, различить возможно,

Что и они ползут по крохотному шару).

Однако романтический темперамент, вступив в союз с научно-техничес­ким развитием, напротив, приветствовал по разным причинам отделение человека от природы. Свобода человека от навязываемых природой ограни­чений, его умение блюсти надзор за окружающей средой, умственные спо­собности, позволяющие ему наблюдать и толковать природу, не делая ни­каких антропоморфных проекций, воплотили для научного мышления совершенно бесспорные достоинства. Парадокс заключался в том, что именно этот путь и привел науку к углубленному осознанию неразрывного внутреннего единства человека с природой: его непреодолимой зависимости от природной среды и экологической вовлеченности в нее, его эпистемоло­гической взаимосвязанности с природой, которую он никогда не сможет опредметить до конца, и вполне конкретных опасностей, таившихся в по­пытках современности достигнуть такого полного отъединения и опредмечивания. Таким образом, наука начала приближаться к позиции, которая во многом напоминала изначальную романтическую позицию отно­сительно единства человека и природы,— хотя в целом она была, конечно, лишена какого-либо духовного или трансцендентного измерения и, по сути дела, не снимала теоретических и практических вопросов, по-прежнему преследующих разделение между человеком и миром, так никуда и не дев­шееся.

Между тем, романтическую позицию постигло неизбежное при подобном расколе отчуждение. Природа оставалась безликой и бесчеловечной, а ост­рое осознание современной душой холода и отстранения едва ли могло найти утешение в начинающемся частичном сближении с наукой. Правда, в XXвеке разрушение и исчезновение таких старых категорий, как время, про­странство, причинность и субстанция, одновременно ощутили и ученый и художник. Однако глубокая пропасть, разверзшаяся между научной вселен­ной и человеческими устремлениями, зияла, как и прежде. Современный опыт все еще характеризовала крайняя бессвязность, и разногласия романти­ческого и научного направлений в мышлении отражали тот, по всей вероят­ности непреодолимый, разрыв между человеческим сознанием и бессозна­тельным космосом, из-за которого западныйWeltanschauungоказался расколот надвое. В каком-то смысле, на современном Западе не было, по­жалуй, ни одного думающего человека, не вобравшего в себя — разумеется, в различных соотношениях — обеих этих культур, обоих этих темперамен­тов. А после того как сам характер и подоплека научного мировоззрения полностью прояснились, это внутреннее расщепление стало восприниматься как естественное расщепление легко ранимой человеческой души, оказав­шейся заброшенной в мир, чуждый человеческому смыслу. Современный человек стал раздвоенным существом, наделенным необъяснимым самосо­знанием посреди безразличной Вселенной.