8.2. Сциентистские направления

Огюст Конт (1798–1857) формулирует нормативный принцип процветания позитивного (т.е. капиталистического) общества: «Любовь как принцип, порядок как основание и прогресс как цель».

О. Конт защищая право частной собственности. Его социальный идеал – «гармония» отношениймежду капталистами и рабочими. Он расуждает о моральном возрождении общества через сердечный союз философов, пролетариев и женщин, который будет заботиться о ревностном поддержании культа Человечества как «Верховного существа». О. Конт – говорит о необходимости «перевоспитания рабочих», о том, что надо «прекратить великую западную революцию».

Сциентизм, сенинтентизм (от лат. scientia – знание, наука) исторически возник и в большинстве своих направлений был ответом на реальные проблемы науки, обусловленные ее бурным развитием в ХХ в. Ведущее место среди этих направлений занял позитивизм (от лат. positivis – положительный). В ХХ в. он проявился в виде неопозитивизма.

В ХХ столетийсформировалась рациональная философия, или «философия разумности». В ее рамках роль знаний в общественной жизни.

Так, М. Вебер (1864–1920) развивал идею рациональности, которая должна проявить себя в экономике, праве и теории управления. По его убеждению, это обеспечит высокую эффективность хозяйственной деятельности человека.

Рациональность, по М. Веберу, – это прежде всего развитие и внедрение науки в жизнь общественного организма. Наука, есть как бы «расколдовывание» мира, необходимое условие «вторжения» человека в природную среду подчинение ее своим потребностям. Макс Вебр анализирует философию религии (протестантизм), останавливаясь прежде всего на ее роли в экономической деятельности.

Каковы же гносеологические корни неопозитивизма? В 20-х гг. ХХ в. логические позитивисты “Венского кружка” (М. Шлик (1882–1936 – австрийский философ и физик, ведущий представитель логического позитивизма, основатель Венского кружка. Утверждал, что законы природы – формальные правила, определяемые синтаксисом языка, описания; сформулировал принцип верификации), Р. Карнап (1892–1970)), а после Второй мировой войны группы философов в США (З. Карнеш, У. Кусити, К. Гемпеев и др.) поставили и исследовали актуальную философскую проблему роли логико-матема­тических методов и искусственных языков науки в процессе познания и при решении философских вопросов. Речь шла прежде всего об эвристических возможностях математической логики.

Результаты решения этих проблем оказались противоречивыми, так как исследовались в “одном пакете” с третьей проблемой – доказательством невозможности “метафизики”, т. е. философии как законной и рациональной области знания. Новой в подходе логических позитивистов к оценке “метафизики”, по сравнению с их предшественниками, явилась классификация философских высказываний как бессмысленных, лишенных познавательного значения. За этим стояла старая позитивистская претензия представить философию как преодоление и материализма, и идеализма. Они сохранили за философией единственную функцию – логический анализ языка и понятий науки.

Утверждения науки они представили как высказывания ученых, относящиеся к двум видам – теоретическому и эмпирическому, а целостную структуру науки – как получающую свое рациональное объяснение благодаря двум принципам: 1) сведения, редукции теоретического знания к эмпирическому; и 2) чувственной, эмпирической проверки, верификации (от лат. verus – истинный и facio – делаю) эмпирических высказываний. Реализация этих принципов предполагала применение аппарата математической логики для анализа значения, смысла высказываний научной теории к эмпирическим высказываниям. А если последние не поддадутся чувственной верификации, то есть подтверждению в опыте, то станет ясным, какие высказывания в науке являются истинными или ложными, а какие – бессмысленными, в том числе “метафизическими”.

Однако принципы логического позитивизма оказались нереализуемыми, а сведение теоретического знания к эмпирическому – невыполнимым в связи с тем, что законы науки невозможно представить как логически сводимые к эмпирическим высказываниям в силу их качественного отличия от последних. Принцип же чувственной верификации как всеобщий теоретический принцип по той же причине сам оказался не поддающимся верификации. Однако логические позитивисты настаивали на своих оценках науки и “метафизики”, видоизменяя свои принципы. Научные теории стали рассматриваться как условные теоретические конструкции, принимаемые по соглашению (конвенции) и затем лишь эмпирически интерпретируемые как удобное описание чувственных переживаний человека.

С начала 70-х гг. ХХ в., исходя из идей критического рационализма К. Поппера ((1902–19940) – британский философ и социолог. До 1937 г. жил в Вене, в 1937–1945 гг. – в Новой Зеландии. С 1946 г. до середины 70-х гг. был профессором Лондонской школы экономики и политических наук), складывается постпозитивизм как стремление преодолеть целый ряд пороков логического позитивизма: нигилизм в отношении философии, антиисторизм, абсолютизацию возможностей формальной логики в познании и роли эмпирических высказываний как якобы независимого от теории языка науки. “Критический рационализм” К. Поппера – это развитие идей, сложившихся у него еще в 30-е гг. ХХ в. Тогда он предложил вместо принципа верификации принцип опровержения, фальсификации теоретических положений как способ проверки состоятельности теории. Данный принцип был введен на основе гипотетико-дедуктивной модели строения научного знания. Согласно ей, в основе науки лежат гипотезы, из которых по методу дедукции выводятся поддающиеся эмпирическому опровержению следствия. Эти нововведения не вывели К. Поппера за пределы неопозитивизма, несмотря на их рациональное зерно – учет действительной роли гипотез в науке и возможность их опровержений. Но ключевой в “Критическом рационализме” была идея “несоизме­римости” различных исторических этапов познания. Она, а также идея Т. Куна ((1922–1996) – американский историк и философ, один из лидеров западной философии) о рациональной несопоставимости принципов построения исторически различных типов знания и легли в основу обсуждения проблем соотношения старого и нового знаний в ходе научных революций. Но решение философы дали одностороннее – релятивистское. Они образовали пропасть между различными этапами научных революций. А это привело их на позиции одностороннего плюрализма – к признанию одинаковых возможностей различных философских учений в оценке науки. В отношении реабилитации роли “метафизики”, то есть философии как существенного компонента научного знания, дальше всех пошел И. Лакатос (1922–1974), британский философ и историк науки, который предложил концепцию науки, основанную на идее научно-исследова­тельских программ), включивший “метафизику” как необходимый элемент в исследовательские программы ученых. Но при этом особенности философии и науки не были пояснены, а вопрос о преемственности философских знаний оказался открытым, так как не были даны критерии их сравнения. Это произошло в немалой степени из-за того, что обнаружились отнюдь не субъективные трудности поиска и критериев оценки особенностей взаимодействия философии и науки. А от результатов этих поисков зависит ответ на вопрос: что такое философия сегодня?

Эти критерии не являются самоочевидными и для других философских учений. Перед лицом изменяющегося характера целостности, состава и функций как науки, так и философии эти критерии подвижны. Если вопрос о статусе философии И. Кант стремился решить путем поиска метафизических априорных синтетических суждений и, не обнаружив их, придал философии регулятивную функцию по отношению к науке, морали и т. п., то сегодня проблемное поле поиска решения и шире, и сложнее. Притом не только в силу несопоставимо возросшего массива качественно разнообразных наук, в том числе междисциплинарных (физическая химия, космическая биология и т. п.), но и в силу стремительной динамики революционных перемен в науке и философии. Это позволяет пролить свет на то, что позитивисты и неопозитивисты сделали положительного для науки и философии, в особенности в методологии науки, и на рациональный подтекст, содержащийся даже в тех их выводах, которые не могут быть приняты.

Со всем этим связана актуальность вопросов о видах философского знания; о типологии связей науки и философии; о ее влиянии на научную деятельность; стоит ли она “над” наукой в качестве “компаса” последней; входит ли “в” науку как неустранимый ее компонент; находится ли “под” наукой как существенный системообразующий элемент фундамента научной деятельности.

Среди значительной части философов вырабатывается картина одновременного функционирования всех этих философских ролей. Есть статус “под” – как система категорий культуры, составной частью которой является философско-категориальный арсенал, созданный предыдущими поколениями. Независимо от того, осознают его или нет, он неустраним как составная часть социокультурной детерминации науки. Есть статус “над” – как сознательно предлагаемый и принимаемый “азимут” того, в системе каких философско-теорети­ческих категорий и ценностных установок строить науку; есть статус “в” – как рабочий, прагматический аспект самой научной деятельности, когда в решении научных задач участвуют категории и методы науки и философии.

Позитивисты, реабилитируя в лице “метафизики” философию как особый вид рационального знания, внесли значительный вклад в разработку проблемы социокультурной детерминации науки.

И. Лакатос, рассматривая научно-исследовательские программы ученых, выявил некоторые механизмы взаимодействия философии и науки в самой науке. К достижениям философов-позитивистов относятся результаты исследования границ и возможных видов формализации науки и других видов знания. Только на основе их поисков и опыта решения этой проблемы, в частности в связи с размышлением о теории и метотеории, мог появиться выдающийся научный и философский вывод Г. Гегеля о невозможности полной формализации знаний. А создание семиотики – науки о знаковых системах – это плод работы многих позитивистов, в особенности Р. Карнапа ((1891–1970) – немецко-американский философ и логик, ведущий представитель логического позитивизма и философии науки), одного из крупнейших логиков ХХ в. Результаты их исследований легли в основу создания современных искусственных кибернетических языков. Эти результаты носят не только конкретно-научный, но и философский характер, поскольку лежат в основе современного понимания различия и связей обыденного и искусственных языков и соответствующих им видов знания.

Различные направления в неопозитивизме ХХ в. формировались в значительной мере под влиянием двух главных книг Л. Витгенш­­тейна ((1889–1951) – австрийский философ, логик и математик, представитель аналитической философии) – “Логико-философский трактат” и “Философские исследования”. Появление первой связано с возникновением “Венского кружка” и вообще логического позитивизма, а второй – с возникновением лингвистического позитивизма. Поэтому эволюция взглядов Л. Витгенштейна показательна как пример кризиса логического позитивизма. В первой работе он утверждал, что “...цель философии – логическое прояснение мыслей. Философия не теория, а деятельность... Результат философии – не некоторое количество “философских предложений”, но прояснение предложений”. Но вопреки отрицанию права философии на высказывание своих положений о мире, он выдвинул и обосновал логико-языковую модель “отражения” мира. И хотя язык такого “отражения” мыслился как предзаданный, то есть как априорный, идея образного соотношения фактов в мире и высказываний в языке была рациональной, поскольку выявляла в соотношении языка и знания их диалектическую взаимосвязь как целостного образования “язык – знание” (аналогичное образованию “пространство – время” в теории относительности) и подчеркивала реальный факт логико-языковой детерминации картины мира в человеческом знании. Таким образом, знания о мире зависят не только от того, каков мир сам по себе, но и от того, насколько адекватными логико-языковыми средствами мы пользуемся в познании действительности.

Очевидно, что обоснование такой идеи требовало философских доказательств, к которым и прибегал Л. Витгенштейн.

Но это противоречило его программному заявлению о том, что философские высказывания невозможны. В силу этого и других противоречий он отказался от своих ранних взглядов в “философских исследованиях”, где излагается программа его лингвистического позитивизма, состоящего в признании метода анализа обыденного языка главной задачей философии. Суть программы оказалась прежней, позитивистской. Только теперь рациональное философское знание – “метафизика” – было объявлено языковым заболеванием, возникающим вследствие нарушения правил применения обыденного языка. Это дало мощный стимул изучению особенностей естественного языка, но Л. Витгенштейн исключил возможность участия в этом философии, так как определял ее ведущую функцию как терапевтическую (предотвращение философских высказываний). Во второй период своей деятельности он провозгласил: “Целая туча философии конденсируется в капле грамматики”. Это подразумевает такой анализ обыденно-языковой практики людей, который выявляет в многообразии видов их языковой коммуникации, называемых им “языковыми играми”, тех правил (грамматики) “языковых игр”, в соответствии с которыми язык функционирует, работает нормально и эффективно. Но якобы нет и не может быть такой “языковой игры”, результатом которой были бы философские высказывания, так как это будто бы не соответствует нормам функционирования обыденного языка.

Тупики явно нигилистической позиции Л. Витгенштейна в отношении самой возможности рационального философского знания породили в лингвистическом позитивизме тенденции реабилитации “метафизики”, то есть философии как положительного знания.

Наиболее характерна в этом отношении “описательная метафизика” П. Стросона (р. 1919 г.) – английского философа, представителя лингвистической философии. Он обосновывает представление о наличии у обыденного языка единой понятийной схемы, в основе которой – специфические черты языка, приспособленные для выявления фундаментальных особенностей эмпирической реальности. Мир эмпирической реальности, по П. Стросону – это мир единичностей: единичных вещей, лиц, событий. Кроме того, сам язык – это определенным образом заданная понятийная схема, каркас, в котором центральное место занимают понятия – “материальные вещи” и “личности” как “тезисные” единичности. Их базисный характер предопределен требованиям осуществления языковой операции в качестве универсального условия возможности языковой коммуникации. Последняя рассматривается как применение языка в непосредственном общении людей, как коммуникация “говорящего и слушающего”. Описательная метафизика постулирует необходимость признания двух главных онтологических категорий – “материальных вещей” и “личностей”.

Вопрос ставится об отношении и связи особенностей явлений и вещей в мире (онтология) с особенностями человеческих понятий (гносеология) и с особенностями передачи информации о мире и знании посредством языка (коммуникация). Коммуникативный аспект у П. Стросона оказывается главным. Это обстоятельство, а также то, что язык как средство коммуникации ограничивается философом только рамками обыденного языка, предопределили особенности его метафизики.

Коммуникативная функция языка, т. е. функция общения, обмена мыслями, предполагает, что в процессе общения передается определенная информация. Коль скоро в случае стросоновской метафизики речь идет об “онтологии” языка, можно было бы полагать, что не только в процессе языкового общения, но и независимо от него эта “онтология” окажется в какой-то мере зависимой, производной от онтологических характеристик самого мира, а значит, и познавательного процесса – процесса отражения этого мира. И это нашло бы выражение в языковой коммуникации. Однако по вопросу об отношении мира к “онтологии” языка П. Стросон совершенно определенно заявляет, что в своей метафизике он исходит, во-первых, из того, что представления о первичном существовании вещей и личностей покоится на “...том, во что мы верили на основе инстинкта”; во-вторых, из того, что “...трудно увидеть, какие такие верования могли бы быть доказаны, кроме как путем указания на их согласие с понятийной схемой, которой мы оперируем, кроме как путем указания на то, как в них отражается эта схема”. Характер этих разъяснений близок к юнистской традиции, в духе которой П. Стросон и понимает термины “инстинкт” и “верования”: представления о первичности материальных вещей оказываются инстинктивными верованиями.

Гносеологическая позиция при определении характера и удельного веса логико-языкового аппарата в детерминации результатов мышления может быть и материалистической, и идеалистической, и промежуточной – компромиссной. В последнем случае возможен сходный с кантианским вариант решения проблемы – признание априорной логико-языковой детерминации результатов мышления при одновременном признании первичности “вещей в себе”. Отношение описательной метафизики П. Стросона к последнему варианту необходимо учитывать в связи с тем, что он определяет свою линию исследований как постановку вопросов, напоминающих по форме и отчасти по содержанию кантовские вопросы.