Неоплатонизм

Существовала еще одна область мысли, стремившаяся преодолеть элли­нистический раскол между рационалистическими философиями и мистериальными религиями. В течение нескольких столетий после смерти Платона (середина IVв. до Р.Х.) многие философы постоянно обращались к его уче­нию, сосредоточившись на его метафизических и религиозных аспектах и внося свои дополнения. В ходе этого процесса высочайшее трансцендентное качало стали называть «Единым»; по-новому акцентировали внимание на «бегстве от тела»: подчеркивалась его необходимость для философского вос­хождения к божественной действительности; местопребыванием Форм стал считаться сам божественный Разум; заметно возрос интерес к проблеме зла и его отношения к материи. ВIIIв. н.э. весь этот поток вылился в сочинениях Плотина, который, привнеся в платоновскую схему известную долю мистики и одновременно включив в нее некоторые стороны аристотелевской' мысли, сформулировал «неоплатоническую» философию, обладавшую значительной интеллектуальной силой и универсальным охватом. В Плотине греческая фи­лософия достигла своей завершающей точки, обратясь затем к новому, уже полностью религиозному сверхрациональному мистицизму. Очевидным ста­новится и дух новой эпохи, психологические и религиозные ощущения ко­торого в корне отличаются от духа и воззрений эллинской классики.

Ибо для Плотина рациональность мира и рационализм философского по­иска являют собой лишь первую ступень восхождения к трансцендентному существованию, находящемуся по ту сторону разума. Неоплатонический Космос есть результат божественной эманации верховного Единого — беско­нечного в своем бытии и недосягаемого для любых описаний, и категорий. Единое, именуемое также Добром, в полноте чистого совершенства произ­водит «другое» — сотворенный Космос во всем его многообразии,— которое в порядке иерархических градаций, удаляется от этого онтологического сре­доточия до самых крайних пределов, какие только возможны. Первым актом творения стало отторжение от Единого божственного Разума (Nous) — про­низывающей Вселенную мудрости, которая содержит внутри себя архетипи­ческие Формы, или Идеи, обуславливающие и упорядочивающие мир. ОтNous'aисходит Мировая Душа, каковая содержит в себе одушевляемый ею мир, является источником душ всех живых тварей и представляет собой про­межуточную действительность — между духовным Разумом и миром мате­рии. Эманация божественности, исходящая от Единого,— онтологический процесс, который Плотин сравнивал с излучаемым свечой светом, постепенно расходящимся и под конец исчезающим во мраке. Однако такие гра­дации — не раздельные во временном и пространственном смысле миры: это различные уровни бытия, во вневременном порядке присутствующего во всех вещах. Три «ипостаси» — Единое, Разум и Душа,— не сущности, пони­маемые буквально, а скорее некие духовные свойства, подобно тому, как Идеи — не различные «предметы», но разные состояния бытия божествен­ного Ума.

Материальный мир, существующий во времени и пространстве и доступ­ный чувственному восприятию,— это уровень реальности, наиболее удален­ный от Божественной целостности. Будучи конечным пределом творения, он описывается в негативных терминах как царство множественности, огра­ниченности и тьмы, находящееся в последнем ряду онтологии, занимая ни­жайшую ступень действительного бытия, и олицетворяющее собой первона­чало зла. Однако, несмотря на свое глубокое несовершенство, материальный мир определяется также и в положительных терминах: как пре­красное творение, как органичное целое, созданное и поддерживаемое во вселенской гармонии Мировой Душой. На пространственно-временном уровне он несовершенным образом отражает то достославное единство-в-многообразии, которое на более высоком уровне существует в мире Форм духовного Разума: ощущаемое сохраняет благородный образ умопостигае­мого. Хотя зло и существует внутри этой гармонии, эта отрицательная дей­ствительность играет необходимую роль в великом замысле, ни в коем случае не затрагивая ни совершенства Единого, ни блага высочайшего философ­ского «я».

Человек, чья природа — душа, заключенная внутри тела, имеет потен­циальный доступ к высочайшим царствам разума и духа, но это зависит от его освобождения из материального плена. Человек способен подняться до сознания Мировой Души — осуществив таким образом актуально то, чем он уже обладал потенциально,— а затем и до вселенского Разума; с другой же стороны, он может навсегда остаться в тисках своего изначального, нижай­шего из миров. Так как все вещи происходят путем эманации от Единого — через Разум и Мировую Душу — и так как человеческое воображение в своей высочайшей форме обретает долю этой первозданной божественности, ра­зумная душа человека способна отразить трансцендентные Формы в образах и, благодаря такому проникновению в высший порядок вещей, продвинуть­ся к своему духовному освобождению. Вся Вселенная существует в непре­рывном истечении из Единого в сотворенное множество, которое затем вновь притягивается к Единому: таков процесс эманации и возвращения, вечно приводимый в движение переизбытком совершенства в Едином. Зада­ча философа — избавиться от бремени, приковывающего человека к матери­альному миру, путем нравственной и интеллектуальной самодисциплины и очищения, и обратиться внутрь себя, дабы совершить постепенное восхож­дение — возвращение — к Абсолюту. Конечный миг просветления превос­ходит знание в любом привычном смысле слова, не поддается никаким определениям и описаниям, ибо в основе его лежит преодоление субъект-объектной дихотомии между целью и стремящимся к цели: именно осущест­вление страсти к созерцанию связывает философа с Единым.

Таким образом, Плотин, опираясь на равновесие рационального и иде­ального, изложил метафизику, обретшую свое назначение в едином мистическом постижении верховного Бога-Главы. С уверенной дотошностью в по­дробностях, часто в поразительной по красоте прозе, Плотин дал описание сложной природы Вселенной и ее причастности божественному. Основав свою философию на платоновском учении о трансцендентных Идеях, он добавил, или наметил несколько новых определяющих понятий: телеологичес­кий динамизм, иерархия, эманация (истечение) и сверхрациональный мис­тицизм. В таком виде неоплатонизм завершил классическую, языческую философию, взяв на себя историческую миссию пронести платонизм сквозь все последующие века.

Как неоплатонизм, так и астрология возвышались над интеллектуальной раздвоенностью эллинистической эпохи, явившись — как и многое другое в классической культуре — результатом проникновения греческих мыслеформ в не-эллинскую духовную среду и смешения с присущими ей представления­ми. Обоим учениям суждено было на свой лад оказывать продолжительное влияние — пусть не всегда явное — на позднейшее западное мышление. Но, несмотря на почти повсеместную популярность астрологии в эллинистичес­ком мире и на обновление языческой философии в неоплатонизме, встре­ченное одобрением в доживающих последние времена академиях,— к концу классической эпохи греко-римское сознание столкнулось с новыми мощны­ми силами.

За некоторыми исключениями, о которых уже шла речь, позднейшим усилиям эллинской культуры, казалось, недоставало дерзновенного интел­лектуального оптимизма и любознательности, столь характерных для греков более раннего времени. Эллинистическая цивилизация — по крайней мере, на поверхности — обнаруживала больше разнообразия, чем силы, больше светской обходительности, чем вдохновенного гения, больше сохранения и обработки прошлых культурных достижений, нежели новых открытий. По­рознь существовало множество важных течений, однако в связное целое они не сходились. Культура пребывала в шатком состоянии, колеблясь между скептицизмом и догматизмом, синкретизмом и раздробленностью. Образо­вательные центры с их высокой организацией, казалось, лишали индивиду­альный гений всякого воодушевления. Уже ко времени покорения Греции Римом (во IIв. до Р.Х.) эллинская жизненная сила шла на спад, уступая место «восточным» представлениям о подчиненности человека сокрушитель­ным силам сверхъестественного.

РИМ

В Риме же классическая цивилизация расцвела пышным осенним цве­том: сперва этому способствовал воинственный и вольнолюбивый республи­канский дух, а позднее оказывала плодотворное воздействие PaxRomana, укоренившаяся за время продолжительного императорства Цезаря Августа. Римляне, наделенные политической прозорливостью и непоколебимым пат­риотизмом, черпая силы в вере в своих богов-покровителей, не только ус­пешно завоевали весь Средиземноморский бассейн и значительную часть Ев­ропы, но исполнили также намеченную ими миссию: распространить свою цивилизацию по всем пределам ведомого мира. Если бы не это завоева­ние, совершенное благодаря беспощадной воинской тактике и духу полити­ческого честолюбия таких предводителей, как Юлий Цезарь, вряд ли клас-сическое наследие сохранилось бы под натиском варваров на западе и племен с востока.

Сама римская культура внесла значительный вклад в классическое досто­яние. Цицерон, Вергилий, Гораций и Тит Ливии, под влиянием греческих учителей упражняясь в красноречии, привели латинский язык к зрелости, Греческая paideiaобрела новую жизнь в среде римской аристократии какhu-manitas(так Цицерон перевел на латынь словоpaideia) — свободное образо­вание, основанное на изучении классических авторов. Греческая мифология нашла благодатную почву в мифологии римской и была ею сохранена, а поэмы Овидия и Вергилия донесли ее до далеких западных потомков. Рим­ская мысль в области права, придав новый смысл понятиям объективной ра­циональности и естественного закона, почерпнутых из греческих представле­ний о вселенском Логосе, ввела ясную систематизацию в область торговых и юридических сделок на территории всей империи, разом устранив царивший в местных обычаях сумбур и развив принципы законного обязательства и владения собственностью, что оказало решающее воздействие на дальнейшее развитие Запада.

Колоссальная энергия, присутствовавшая во всех римских начинаниях, внушала всему античному миру благоговейный трепет. Однако культурное великолепие Рима было всего лишь подражанием — imitatio,— пусть вдохно­венным, греческой славе, а одно его величие само по себе не могло поддер­живать до бесконечности эллинский дух. Впрочем, хотя благородство харак­тера часто давало о себе знать даже в самой гуще политической жизни, римский дух понемногу утрачивал свою жизнеспособность. Даже успехи в беспорядочной военной и торговой деятельности империи, часто лишенной серьезной мотивации, отрицательно сказывались на гражданской жизни Рима, ослабляя ее. Научная деятельность империи (стоит ли говорить о на­учном гении) стала резко затухать вскоре после Галена и Птолемея (воIIв. н.э.). К тому же времени и блеск латинской литературы начинал заметно меркнуть. Вера в человеческий прогресс, столь ощутимая в культурном рас­цветеVвека до Р.Х. в Греции, спорадически выражавшаяся и в эллинисти­ческий период, в основном учеными и изобретателями, практически исчезла в последующие века Римской Империи. Прекрасная эпоха классической ци­вилизации осталась далеко позади, и множество факторов уже приближало падение Рима: деспотическая и хищническая правительственная политика, чрезмерное тщеславие полководцев, постоянные набеги варваров, упадок и разложение аристократических кругов, религиозные секты, подрывавшие имперский авторитет и воинский дух, длительная и необратимая инфляция, взрывы эпидемий, сокращение численности населения, его апатичность и рассредоточенность — все это было чревато неминуемой гибелью для мира, ориентированного на греческие ценности.

Однако среди роскошного упадка и разложения медленно и неотвратимо уже вставал и принимал зримые очертания совсем новый мир.