Платоновский герой

Друзья и ученики, окружавшие Сократа в последние дни его жизни, были потрясены видом этого человека, которому в полной мере удалось стать воплощением собственного идеала. Представляется, что философия Сократа с ее уникальным синтезом Эроса и Логоса — страсти и мышления, дружбы и спора, желания и истины — явилась прямым выражением его лич­ности. Очевидно, что любая сократовская идея и формы, в которые она об­лачена, носят отпечаток его личности и передают саму ее суть. В самом деле, если судить по его портрету, представленному на протяжении всех платоновских диалогов, Сократ был наделен способностью выражать исти­ну — в каком-то смысле универсальную, проистекающую из самой Божест­венной истины,— именно потому, что он думал и говорил с уверенностью (как интеллектуальной, так и моральной), основанной на внутреннем само­познании, укорененной словно в глубинах его души.

Однако в портрете своего учителя Платон заострил внимание не только на этом харизматическом качестве его ума и души. Платон также увековечил тот факт, что Сократ разработал и обосновал определенные положения и эпистемологии, которые в конце концов привели его диалектическую стра­тегию к метафизическому завершению. Здесь нам придется несколько рас­ширить рамки обсуждения нашей «стержневой фигуры», прибегнув к ее наиболее разработанной (и в значительной мере «платоновской») интерпре­тации, содержащейся в важнейших диалогах Платона, приходящихся на се­редину его творчества. Начиная с «Федона», а затем — со все возрастающей силой — в таких диалогах, как «Пир» и «Государство», образ Сократа обре­тает такие черты, которые гораздо полнее характеризуют его, нежели припи­сываемые ему в ранних диалогах, а также другими источниками — у Ксенофонта и Аристотеля. Хотя свидетельства можно толковать по-разному, все же представляется, что Платон, размышляя о вкладе учителя в свое собст­венное интеллектуальное продвижение, с помощью этих ярко выраженных черт выделил то, что — возможно не столь явно — было заложено и в жизни Сократа, и в его аргументации.

По мере продвижения диалогов (точный порядок их следования так до конца и не ясен) более ранний «образ» Сократа, настойчиво требующего логических соответствий и осмысленных определений, критикующего всячес­кую предвзятость человеческих воззрений, начинал углубляться в соответст­вии с новым уровнем философских аргументов. Изучив все существующие системы мышления от естественно-научных философий до искусной аргу­ментации софистов, Сократ пришел к выводу, что им всем недостает здра­вого критического метода. Дабы уяснить собственный подход, он решил об­ратиться не к фактам, а к утверждениям о фактах. Он намеревался анализировать их, рассматривая каждое в порядке гипотезы, выводя воз­можное следствие и таким образом составляя суждение о его ценности. Та гипотеза, следствия которой признаны верными и прочно обоснованными, будет предварительно утверждена, не будучи еще доказанной, ибо утвердить ее можно, обратившись в свою очередь к другой — более окончательной, уже принятой гипотезе.

Итак (согласно дальнейшим диалогам), после исчерпывающих споров и размышлений, Сократ выдвинул основополагающий постулат, который способен стать надежным фундаментом познания и нравственности. Посту­лат этот звучит так: «Если вещь является доброй и прекрасной, то это проис­ходит оттого, что она содержит архетипическую сущность Добра или Красо­ты — абсолютных и совершенных, пребывающих на вневременном уровне, трансцендентных по отношению к отдельным преходящим проявлениям и в конечном счете доступных лишь разуму, но не чувствам. Подобные универ­салии обладают истинной природой и находятся за пределами обычных чело­веческих представлений или мнений, существуя независимо от пронизанных ими явлений. Благодаря высшему учению, то есть философии, человечес­кий разум способен обнаружить и познать эти вечные универсалии».

Подписанию Платона гипотеза о «Формах» или «Идеях», хотя и не дока­занная, вероятно, предлагала нечто большее, нежели достоверный результат логического спора, предстающее скорее как некая аподиктическая (то есть в высшей степени достоверная и непреложно необходимая) действительность, возвышающаяся надо всеми домыслами, неясностями и заблуждениями чело­веческого опыта. Ее философское оправдание в конечном итоге самоочевид­но для того любителя истины, кто достиг отдаленной цели просветления. Очевидно, Платон подразумевал, что, чутко вслушиваясь в собственный разум и душу, в нравственную добродетель — в той же мере, что и в интел­лектуальную истину,— Сократ соприкоснулся с самим мировым порядком, и тот открылся ему. У платоновского Сократа человеческая мысль уже не предоставлена сама себе: она нашла надежную опору в чем-то более основа­тельном. Так, в драматической картине, нарисованной Платоном, парадок­сальной развязкой, последовавшей за скептическими поисками Сократом истины, стало его приближение к концепции вечных Идей и прямому их восприятию — к идеям абсолютного Добра, Истины, Красоты и т.д., созер­цанием каковых он закончил свои долгие философские искания, придя таким образом к цели.

Век мифических героев и богов представлялся его современникам афиня­нам далеким прошлым, однако созданный Платоном образ Сократа возрож­дает гомеровского героя теперь уже как героя интеллектуального и духовного поиска абсолютов в царстве, где затаились Сцилла софистики и Харибда тра­диционализма. Перед лицом смерти Сократ открыл дотоле не ведомый путь к бессмертной славе, и в этом подвиге философского героизма гомеровский идеал обрел для Платона и его последователей новый смысл. Ибо из интел­лектуальных усилий Сократа родилась духовная реальность — очевидно, на­столько фундаментальная и всеобъемлющая, что даже смерть не может зат­мить ее бытия: больше того, смерть оказывается ее преддверием. Трансцендентный мир, приоткрывающийся в диалогах Платона — столь же великих литературных произведениях, как уже украсившие эллинскую куль­туру эпические поэмы и драмы,— предстал в виде нового олимпийского цар­ства: царства, отразившего новое ощущение разумного порядка, в то же время вызывавшего в памяти возвышенность и величие древних мифологи­ческих божеств. По свидетельству Платона, Сократ сохранил верность тому пути, по которому прошли свое развитие греческий рационализм и индиви­дуалистический гуманизм. Однако в течение своей интеллектуальной одис­сеи, критически исследуя догадки предшественников и синтезируя их, Со­крат смог перекинуть мостик к некой вневременной действительности, наделяемой отныне как философской, так и мифологической божественной значимостью. Без сомнения, в Сократе мысль являла собой жизненную силу и необходимый инструмент духа. Разум не является ни полезным для жизни приспособлением — как для софистов и политиков,— ни своеобразным «за­пасником» для физических теорий и темных парадоксов. Он представляет собой ту божественную способность, благодаря которой человеческая душа может обнаруживать и собственную сущность, и смысл мироздания. Эта способность лишь нуждается в пробуждении. Как ни тяжек путь к пробужде­нию — божественная интеллектуальная мощь потенциально заложена и в ве­ликих, и в простых душах.

Таким предстает в изображении Платона Сократ: как высшее выражение и воплощение человеческих поисков Истины, как восстановитель божест­венных оснований мира, как учитель, пробуждающий человеческий разум. Нераздельная для Гомера и архаического мышления связь эмпирического и архетипического — связь, которую с возраставшим недоверием восприни­мал натурализм физиков-ионийцев и рационализм элеатов, а затем и вовсе отрицал материализм атомистов и скептицизм софистов,— ныне у Сократа и Платона обрела новое истолкование и была ими утверждена уже на новом уровне. В противоположность недифференцированному архаическому виде­нию, анализируемая связь между архетипическим и эмпирическим стала более усложненной, дихотомичной и дуалистичной. Это был решающий шаг. Не менее важным шагом стало признание заново обнаруженной об­щности с изначальным мифологическим видением. В платоновском виде­нии мир вновь оказался пронизанным светом универсальных принципов и фигур. Правящие им принципы опять оказались доступными познанию че­ловеческого разума. Снова Космосом управляли божественные абсолюты, давая основы нравственного поведения. Существование вновь обретало трансцендентный смысл. Интеллектуальная строгость не враждовала более с олимпийским вдохновением. Человеческие ценности вновь укоренились в естественном порядке: и эти ценности, и природу одинаково пронизывал ра­зумный божественный свет.

С Сократом и Платоном поиски порядка, ясности и смысла в много­образном человеческом опыте описали наконец полный круг, и та божест­венная реальность, что была ведома далекому «гомеровскому» детству эл­линской культуры, была осознанно восстановлена. Так Платон, сплавив воедино свою философию с архетипическим мировидением греческой архаи­ки, наполнил его новой жизненной силой и новым смыслом.

* * *

Учение Сократа стало парадигмой греческой философии (впрочем, и всей западной философии), однако нет ни единой строки, написанной им самим и непосредственно излагающей его мысли. Его жизнь и идеи извест­ны последующим поколениям именно через мощную призму платоновских толкований. Импульс, полученный Платоном от Сократа еще в молодости, оказался настолько силен, что, кажется, платоновские диалоги несут «со­кратический» отпечаток чуть ли не на каждой странице, даже своей формой передавая дух сократовской диалектики — так что решительно разграничить мысли этих философов практически невозможно. Огромную роль в боль­шинстве диалогов играет личность Сократа: он выражает главные идеи, при­чем делает это чаще всего на уровне, так сказать, личной идиосинкразии, чутко уловленной Платоном. К сожалению, остается только догадываться, где кончается Сократ исторический и начинается Сократ платоновский. Его самоуничижительное признание собственного невежества явно противоречит платоновскому убеждению в познании учителем Абсолютов, однако возмож­но, что последнее напрямую связано с первым — как если бы интеллектуаль­ное смирение оказалось тем игольным ушком, сквозь которое проходит до­рога к вселенской мудрости. Погоня Сократа — длиною в жизнь — за истиной подразумевала веру в существование этой истины⁶. Помимо того, характер и направленность его аргументов, представленных не только в диа­логах Платона, но и в воспоминаниях других современников, дают право го­ворить, что Сократ логически обосновал учение, которое позже назовут тео­рией универсалий.

Суд над Сократом и казнь, к которой его приговорила афинская демо­кратия, оставили глубокий след в сознании Платона, убедив его в ненадеж­ности как лишенной руля демократии, так и лишенной норм философии: от­сюда и возникла необходимость абсолютного основания для нравственных ценностей — если хоть одна политическая или философская система может претендовать на мудрость и успех. Судя по дошедшим до нас историческим и литературным свидетельствам, личные сократовские искания абсолютных определений и нравственных опор, а возможно, и его попытки изложить теорию Идей в виде целостной системы были развиты и расширены Плато­ном — благодаря его повышенной чуткости и склонности к широким обоб­щениям. Кроме того, Платон включил в свою философию также воззрения некоторых досократиков, в частности, Парменида (неизменяемость и еди­ная природа умопостигаемой действительности), Гераклита (постоянные из­менения чувственного мира), и особенно пифагорейцев (умопостигаемость действительности с помощью математических форм). Таким образом, та стратегия и те вопросы, которым особо уделял внимание Сократ, стали платформой с которой Платон возвестил основные направления и проблемы будущей западной философии в таких разнообразнейших областях, как логи­ка, этика, политика, эпистемология, онтология, эстетика, психология, космология.

В образе Сократа Платон стремился показать движение мысли вглубь и вширь, дабы выразить ту философию, благородство которой отразила сама жизнь Сократа. Ибо в глазах Платона Сократ был живым воплощением добра и мудрости — тех качеств, которые Платон считал основой мира и высочайшей целью человеческих устремлений. Таким образом, Сократ не только вдохновил, но и олицетворил платоновскую философию. Мастерст­во Платона создало архетипического Сократа — своеобразного аватара Пла­тонизма.

В этом смысле, Платон не оставил нам документальных сведений об учении Сократа. Но с другой стороны, он не использовал образ Сократа в качестве рупора собственных — совершенно независимых — идей. Скорее всего, отношение Платона к Сократу носило сложный характер — более та­инственный, более углубленный и более творческий: он разрабатывал и, возможно, видоизменял идеи учителя, чтобы привести их к тем системати­чески обоснованным и метафизически ясным выводам, которые, в его по­нимании, были в этих идеях изначально заложены. Сократ называл себя по­витухой разума: ведь его диалектический метод заставлял рождаться истину, таившуюся в уме другого человека. Быть может, сама платоновская филосо­фия явилась последним и самым зрелым плодом деятельности Сократа.