Философская революция

На протяжении всех этих веков развитие философии было неразрывно связано с ходом Научной Революции, сопровождая, стимулируя и поддер­живая ее и получая от нее взамен импульс к переменам. Действительно, фи­лософия приняла совершенно новое обличье и обрела новый склад, пересту­пив порог третьей великой эпохи в истории западного мышления. В течение почти всей классической эпохи философия, даже испытывая влияние рели­гии и науки, все-таки занимала достаточно самостоятельное положение, оп­ределяя и во многом диктуя мировоззрение всей культуры. С наступлением средневекового периода этот статус первенства перешел к христианской ре­лигии, а философия заняла подчиненное положение, выступая в роли свя­зующего звена между верой и разумом. С началом же Нового времени фило­софия стала утверждаться как совсем независимая сила в интеллектуальной

жизни. Точнее говоря, философия начала освобождаться от пут религии, дабы вступить в новый союз с наукой.

БЭКОН

В течение тех десятилетий, когда в Италии Галилей закладывал основы новой науки, в Англии Фрэнсис Бэкон провозглашал рождение новой «есте­ственной» философии: естественные науки должны принести человеку прак­тическое могущество — в дополнение к его духовному продвижению к «золо­тому веку» христианства. Открытие Нового Света, по мнению Бэкона, требовало такого же открытия нового умозрительного мира; а для этого преж­ние шаблоны мышления, традиционные предрассудки, субъективные иска­жения, словесная путаница и общая умственная слепота должны были быть преодолены совершенно новой методологией познания. Это была методоло­гия опытной науки: путем наблюдения за проридой и проведения разнооб­разных опытов, систематизированных в процессе сотрудничества разных ис­следователей, люди постепенно открывают законы и общие правила, которые дадут человечеству ключ к пониманию природы, необходимый для управления ею. Подобное знание, или наука, принесет человеку великую пользу и вернет ему господство над природой, утраченное после грехопаде­ния Адама.

Если Сократ приравнивал знание к добродетели, то Бэкон приравнивал знание к силе. Мерилом ценности знания была для Бэкона приносимая им практическая польза. У Бэкона наука обрела совсем новую роль, а именно стала утилитарным, утопическим, материальным и человеческим аналогом Божьего замысла духовного спасения. Человек создан Богом для того, чтобы понимать природу и властвовать над нею. Следовательно, занятия естест­венной наукой являются его религиозным долгом. Изначальное падение че­ловека привело к тому, что этот путь оказался мучительным и кремнистым, однако, закалив свой ум в строгости и очистив свое представление о природе от старых как мир предубеждений, человек вернет себе свое божественное право. Благодаря науке человек Нового времени мог наконец утвердить свое истинное превосходство над древними. История не циклична, как полагали древние, а поступательна, ибо ныне человек стоял на пороге новой, науч­ной цивилизации.

Скептически относясь к общепринятым доктринам и на дух не перенося схоластических силлогизмов, нагроможденных верными последователями Аристотеля (видя в них лишь овеянное ореолом многовекового почитания препятствие на пути к полезному знанию), Бэкон настаивал на том, что для развития науки требуется в корне преобразовать самые ее основы. Истинным основанием познания является естественный мир и те сведения, доступ к ко­торым открыт для человеческих чувств. Заполнять мир воображаемыми целе­выми причинами, как это делал Аристотель, или населять его умопостигае­мыми божественными сущностями, как это делал Платон, означало заслонять от человека подлинное понимание природы как таковой, кореня­щееся в непосредственном практическом соприкосновении с ней и в индук­тивном, то есть идущем от частного ко всеобщему рассуждении. Тот, кто Ищет познания, не должен отталкиваться от общих определений и словесных разграничений, чтобы следуя методу дедукции, «втискивать» существующиеявления в заранее приуготованный порядок. Вместо этого он должен начи­нать с непредвзятого анализа конкретных данных, и, пользуясь индуктив­ным методом, идти к подкрепленным эмпирически общим выводам.

Аристотеля и схоластиков Бэкон подвергал критике за то, что они пре­увеличивают в своих знаниях роль дедукции, тогда как те предпосылки, на которых она строится, вполне могут быть всего лишь измышлениями, по­рожденными фантазией самого философа и не имеющими никаких основа­ний в действительности. С точки зрения Бэкона, все, чего может добиться в таком случае чистый разум,— это соткать огромную паутину никчемных аб­стракций. Истинный же философ, напротив, подступает к изучению реаль­ного мира, не имея предварительных сомнительных догадок, предсказаний и предубежденного отношения к результатам. Он очищает свою мысль от любых субъективных искажений. Аристотелевский поиск формальных и це­левых причин, вкупе с априорной уверенностью в том, что природа обладает телеологической направленностью и населена архетипическими сущностя­ми, и являют собой пример подобных искажений, обманчивой красотой привлекающих к себе эмоционально настроенные умы. Настала пора отбро­сить их за ненадобностью, признав их полную эмпирическую непригод­ность. Пресловутые Формы — всего лишь вымысел философов-традициона­листов, а их многословие скорее затемняет, нежели открывает смысл вещей. Нужно отказаться от предвзятых мнений и плетения словес, обра­тившись напрямую к естественным вещам и внимательному наблюдению за их порядком. Не следует радостно устремляться навстречу предполагаемым «необходимым» или «окончательным» истинам. Чтобы обнаружить истин­ный природопорядок, разум должен очиститься от всех внутренних препон и загромождений, избавиться от своей извечной склонности опережать эмпи­рическое исследование сооружением всяческих рациональных или расцве­ченных воображением «воздушных замков». Разум должен научиться смире­нию и самообузданию. Иначе любая наука будет невозможна.

Полагать, вслед за античными и средневековыми философами, будто мир пронизан божественностью и подчинен такому порядку, который непо­средственно открыт умопостижению человека и ведет его прямо к постиже­нию скрытого Божьего Промысла, означало закрывать разуму путь к проник­новению в действительные формы природы. Человек может достичь реального успеха в науке, лишь признав границы, отделяющие Бога от его творения, и Божий разум — от человеческого. Таким образом, Бэкон выра­зил дух Реформации и дух Оккама. От «естественной теологии» классичес­кой схоластики должно отказаться как от внутренне противоречивого и в корне ложного смешения религиозной проблематики с проблематикой науки. Каждое царство имеет свои законы и к каждому существует свой ключ. Теология принадлежит царству веры, к царству природы имеет отно­шение естественная наука, которая должна быть свободна от лишнего груза представлений, взятых из религиозной понятийно-образной системы. Если богословие и естествознание будут находиться на почтительном расстоянии друг от друга, то оба от этого только выиграют, и человек сможет лучше слу­жить Создателю, ибо, постигнув истинные природоначала земного царства, он обретет над ним ту власть, которая и была приуготована ему Господом.

Поскольку всем предыдущим философским системам — начиная от гре­ков и далее — не хватало эмпирических оснований и строгих обобщений, ибо они полагались на оторванные от опыта рациональные и образные по­строения,— они были подобны помпезно-развлекательным театральным по­становкам и не имели истинной связи с реальным миром, который они так красиво искажали. Эмоциональные пристрастия и традиционное мышление заставляют человека воспринимать природу в неверном свете, очеловечивать ее, видеть ее такой, какой хочется видеть, а не такой, какова она на самом деле. Истинный философ не сужает мир до пределов своего понимания, но стремится раздвинуть границы своего понимания, дабы вместить мир. Поэ­тому, в глазах Бэкона, основная и наипервейшая задача философии состоя­ла в непосредственном и непредвзятом изучении частных явлений. Последо­вательная череда хитроумных опытов должна принести свои плоды: путем постоянных уточнений человеческие чувства настолько усовершенствуются, что смогут свободно обнаруживать сокрытые в природе законы. Так наконец свершится бракосочетание человеческого разума с естественной природой, которое, как предвидел Бэкон, даст великое потомство в виде открытий и изобретений, способных облегчить тяготы человечества. В развитии науки таится залог будущего просвещения и величия человека.

Появление философии Бэкона ознаменовало мощный крен в сторону раз­вития современной философии. Отныне смелое и влиятельное выражение получили идеи номинализма и эмпиризма поздних схоластиков, а также уси­лилась критика в адрес Аристотеля и умозрительного богословия. Правда, при всей своей прозорливости, Бэкон не увидел великой роли математики в развитии нового естествознания, не понял значения теоретических гипотез, предшествующих всякому эмпирическому наблюдению, и совсем упустил из виду важность новой гелиоцентрической теории. Однако его властное слово в защиту опыта как единственного законного источника истинного знания воздействовало на поворот европейской мысли в сторону естественного мира и методичного изучения физических явлений, побудив ее отвернуться от тра­диционных теологических и метафизических представлений, вступить на верную научную стезю. Бэкон не был ни создателем новой философской системы, ни строгим ученым-практиком. Он явился скорее могуществен­ным посредником, чьему ораторскому таланту и провидческому идеалу уда­лось подвигнуть последующие поколения на выполнение его революционной программы — завоевание природы с помощью науки на благо человека и во славу Господа.

ДЕКАРТ

Если в Англии на характер, направленность и жизненность новой науки оказало воздействие вдохновение Бэкона, то на континенте ее мировоззрен­ческие основы заложил Декарт, выразивший и самоопределение эпохи, и самоутверждение нового сознания.

В век, когда отступало в прошлое старое мировоззрение, когда на каж­дом шагу неожиданно делались новые открытия, совершенно невероятные ранее и приводившие в замешательство, когда разрушались основополагаю­щие установки и культурные традиции, среди европейской интеллигенции начал набирать силу скептический релятивизм, касающийся самой возмож­ности познания. Невозможно было и дальше наивно доверять авторитетам, какими бы они ни были достопочтенными, но еще не было и новых абсо лютных критериев истины, способных прийти на смену старым. Растущая эпистемологическая неопределенность, усугубленная изобилием состязав­шихся между собой древних философских течений, стараниями гуманистов влившихся в Ренессанс, получила дополнительный стимул в еще одном от­голоске греческой культуры, а именно — заново обнаруженных классических сочинениях Секста Эмпирика, выступавшего с позиций скептицизма. Во Франции с особым воодушевлением на эти новые настроения откликнулся Монтень, автор «Опытов», он и придал античным эпистемологическим со­мнениям новый смысл. Если человеческие верования определяются культур­ными обычаями, если чувства могут быть обманчивыми, если устроение природы не обязательно соответствует умозаключениям человека, если отно­сительность разума и его подверженность ошибкам стоят неодолимой прегра­дой на пути к познанию Бога или абсолютных нравственных критериев,— то тогда ничто не может быть определенным.

Во французской философии наступил кризис, сопровождавшийся взры­вом скептицизма,— кризис, который необычайно остро ощутил молодой Декарт, за годы своих иезуитских штудий до дна испивший чашу критичес­кого рационализма. Подавленный бесконечной путаницей, порожденной недостатками образования, подстегиваемый противоречиями между различ­ными философскими воззрениями и удрученный тем, что роль религиозного откровения в постижении мира все больше отступает в день,— Декарт пус­тился на поиски действительно неопровержимого основания для определен­ного знания.

Для начала все следует подвергнуть сомнению — таким оказался первый необходимый шаг; поскольку Декарт хотел отмести все предположения, за­сорявшие человеческое сознание, и выделить особо те истины, несомнен­ность которых подтвердит прямой и ясный опыт. Декарт, в отличие от Бэ­кона, был блестящим математиком, поэтому достижение определенности, которую он желал придать философии, виделось ему единственно в стро­жайшей методологии, присущей геометрии и арифметике. Математика на­чинается с утверждения простых и очевидных принципов — основополагаю­щих аксиом, из которых в дальнейшем, согласно строгому рациональному методу, можно выводить уже более сложные истины. Подвергнув же подоб­ному тщательнейшему и точнейшему исследованию все философские вопро­сы и признав истинность только за теми идеями, что предстанут перед его. разумом ясными, отчетливыми и свободными от внутренних противоре­чий,— Декарт установил метод для достижения абсолютной определенности. Рационально выверенная критика должна одержать верх над теми недосто­верными сведениями о мире, что предоставляют человеку его ощущения или же воображение. Встав на такой путь, Декарт заявил о себе как о втором Аристотеле и основал науку, которая впоследствии должна привести челове­ка к новой эпохе практического знания, мудрости и благоденствия.

Таким образом, скептицизм в союзе с математикой породил картезиан­скую революцию в философии. Существенную роль при этом играл еще один фактор, который явился скрытым импульсом идущего процесса. Он же стал результатом систематических сомнений и самоочевидного рассуждения, а впоследствии ляжет краеугольным камнем теории познания: здесь имеется в виду индивидуальное самосознание. Ибо, методически подвергая сомне­нию все и вся, даже столь очевидную реальность физического мира и собственного тела (ведь все это может быть только сновидением), Декарт пришел к выводу: подвергнуть сомнению невозможно только сам факт собственного сомнения. Существует по крайней мере то «я», которое осознает свои со­мнения, то есть думающий субъект. Определенно следующее суждение: «Cogitoergosum» — «Мыслю, следовательно, существую». Все можно ста­вить под вопрос, но только не факт самосознания мыслителя, не сводимый ни к чему совершенно. И, осознав эту единственную определенную истину, разум может постичь, что же именно отличает саму определенность: опреде­ленное знание есть то, что воспринимается ясно и четко.

Итак, это «cogito» стало первым принципом и парадигмой всякого зна­ния, явившись одновременно и основанием для дальнейших выводов, и об­разцом для всех прочих самоочевидных рациональных интуиции. Из неоспо­римого существования сомневающегося субъекта, каковой,ipsofacto*, обладает несовершенным и ограниченным сознанием, Декарт вывел неиз­бежное существование Сущности совершенной и бесконечной, то есть Бога. Нечто не может произойти из ничего, так же как действительность не может обладать реальностью, которая не имела бы причины. Сама идея Бога на­полнена таким величием и совершенством, что, очевидно, она происходит от некоей реальности, находящейся по ту сторону конечного и зависимого мыслящего субъекта. Отсюда следует определенная уверенность в объектив­ном существовании всемогущего Бога. Лишь предварительное допущение того, что Бог есть, позволяет утверждать и надежность естественного света человеческого разума, и объективную реальность феноменального мира. Ибо если Бог — это Бог, или, иными словами, некое Совершенное Бытие, то Он не обманывает человека и тот разум, что являет человеку самоочевид­ные истины.

Равную важность имело и то, что принцип «cogito» обнаружил в мире су­щественную иерархию и разделение. Разумный человек знает, что его собст­венное сознание есть нечто определенное и совершенно отличное от внешне­го мира материальной субстанции, который обладает меньшей эпистемологической определенностью и воспринимается исключительно в качестве объекта. Так,rescogitans(мыслящая субстанция, субъективный опыт, дух, сознание, то есть все, что человек воспринимает как внутренне принадлежащее своему разуму) стала четко отличаться и отделяться отresex­tensa(расширенной субстанции, объективного мира, материи, физической телесной оболочки, от растений и животных, камней и звезд, от всей физи­ческой вселенной, то есть от всего, что человек воспринимает как находя­щееся вне его собственного разума). Лишь в человеке эти две реальности сходились, образуя единство души и тела. Но и познавательная способность человеческого разума, и объективная реальность и естественный миропоря­док имели для Декарта своим общим источником Бога.

^*Тем самым.—Лат.

Поэтому, согласно картезианскому дуализму, душа часто толкуется как Ум, а человеческое сознание предстает отделенным от самого мыслящего. Чувства изменчивы и подвержены заблуждениям, воображение приводит в силки причудливых искажений, эмоции не имеют значения для рациональ­ного умопостижения. Другое положение дуализма Декарта состоит в том, что все объекты внешнего мира, кроме самого разума, лишены сознания, цели и одухотворенности. Естественному миру абсолютно чужды человечес­кие качества. Больше того, все природные материальные явления можно по­нимать как механизм, то есть имитирующие жизнь автоматы и хитроумные приспособления вроде часов, мельниц и фонтанов, которые сооружали ев­ропейцы себе на радость в XVIIстолетии. Бог сотворил Вселенную и опре­делил механические законы ее движения, после чего система существует и движется сама по себе — как некий верховный механизм, сооруженный вер­ховным разумом.

В таком случае, Вселенная не является живым организмом (как полагали вслед за Аристотелем схоластики), наделенным определенными качествами и приводимым в движение высшими целями. Если оставить в стороне подоб­ные, ни на чем не основанные мнения и устремить свой разум к простейше­му, самоочевидному описанию природы, то становится очевидным, что Вселенная состоит из малейших частиц неодушевленного вещества — ато­мов. Такую субстанцию лучше всего трактовать в понятиях механики, а именно — анализировать, приведя к общему знаменателю ее простейших элементов, чтобы затем постигать целое уже в свете расположения и движе­ний этих элементов: «Законы Механики тождественны законам Природы». Притязания человека на то, что он может видеть в природе некие имманент­ные формы и цели, нечестивы по отношению к метафизике: ведь это дерзкое посягательство на прямую связь с Божественным разумом. Вместе с тем, физический мир, будучи объективным и совершенно материальным, подда­ется измерению. Следовательно, наиболее мощным орудием человека в по­стижении Вселенной является математика, доступная естественному свету человеческого разума.

В качестве опоры для своей метафизики и эпистемологии Декарт прибег к введенным Галилеем разграничениям между первичными, измеримыми, свойствами предметов и вторичными, более субъективными, свойствами. Стремясь познать Вселенную, ученый не должен сосредоточиваться на тех качествах, которые просто предстают перед его чувственным восприятием: они способны дать искаженную картину мира и привести к субъективным, неверным суждениям. Чтобы избежать этого, ученый должен внимательно изучать те объективные качества, которые воспринимаются ясно и четко, анализировать их в таких количественных понятиях, как протяженность, форма, число, продолжительность, удельный вес, относительное местопо­ложение. От этих показателей и должна отталкиваться наука, используя опыты и гипотезы. Механика представлялась Декарту чем-то вроде «универ­сальной математики», с помощью которой можно провести полный анализ физической Вселенной, чтобы затем, уверенно и умело обращаясь с нею, поставить ее на службу человеческому здоровью и благоденствию. Если миром управляет количественная механика, то абсолютная вера в человечес­кий разум вполне оправдана. Здесь картезианством и был заложен фунда­мент практической философии, а отнюдь не умозрительной философией, идущей от средневековых университетов; и практическая философия побуж­дала к непосредственному постижению природных сил, дабы обратить их на собственные нужды человека.

Таким образом, согласно Декарту, человеческий разум вначале утверж­дает, исходя из опытной необходимости, собственное существование, затем, исходя из необходимости логической,— существование Бога, и вслед за этим — существование объективного мира и его рационального порядка, реальность которых обусловлена существованием Бога. В вопросах познания Декарт возводил человеческий разум на престол верховного авторитета, спо­собного различать определенную метафизическую истину и достигать опреде­ленного научного понимания материального мира. Качество непогрешимос­ти, приписывавшееся некогда Священному Писанию или папе римскому, ныне было перенесено на человеческий разум. По сути, Декарт, сам того не желая, положил начало своего рода коперниковской революции в богосло­вии, ибо его способ рассуждения наводил на мысль, что существование Бога установлено человеческим разумом, а не наоборот. И хотя за самоочевид­ную определенность Божьего существования говорит Божественная истин­ность, проявившаяся в сотворении надежного человеческого разума, досто­верность этого заключения может быть подтверждена лишь одним критерием, а именно — ясностью и четкостью идеи: этим авторитетом про­веряется любое суждение, выносимое индивидуальным рассудком человека. В главном вопросе религии последнее слово было оставлено не за божест­венным откровением, а за естественным светом человеческого разума. До Декарта истина откровения обладала объективной ценностью независимо от человеческого суждения, отныне ее ценность нуждалась в подтверждении со стороны человеческого разума. Независимость метафизического познания, которой Лютер некогда добивался в рамках христианской религии, Декарт провозгласил во вселенских масштабах. Ибо, если Лютер основывал свое учение на вере в спасительную благодать Божию, явленную в библейском от­кровении, то Декарт основывал свою философию на вере в последователь­ную ясность математических рассуждений, приложимую и к бесспорному бытию мыслящего «я».

Кроме того, утверждая различие между мыслящей и природной субстан­циями, Декарт способствовал высвобождению материального мира из уз, давно привязывавших его к религиозной вере: теперь наука была вольна изу­чать этот мир вдоль и поперек, не прибегая к понятиям и представлениям, навязанным ей теологической догматикой и более соответствующим духов­ной и этической сферам. Теперь, как никогда ранее, человеческий разум и естественный мир оказались максимально независимы, отделившись и от Бога, и друг от друга.

Здесь как раз и пробивались ростки, возвещающие рождение нового «я», утверждающегося как совершенно отдельное, самоопределяющееся единст­во, для которого собственное рациональное самосознание абсолютно пер­вично: оно подвергает сомнению все, кроме самого себя, противопоставляя себя не только традиционным авторитетам, но и всему миру — как субъект по отношению к объекту, как мыслящее, наблюдающее, измеряющее, ору­дующее существо, всецело отличное от объективного Бога и естественной природы. Плодом разделения рационального субъекта и материального мира стала наука — в частности ее способность добывать знания об этом мире и делать человека «хозяином и повелителем природы». С точки зрения Декар­та, наука, прогресс, разум, эпистемологическая определенность и челове­ческая индивидуальность неразрывно связаны друг с другом и с представле­нием об объективной механистической Вселенной; этот синтез и лег в основу парадигмы современного мышления.

* * *

Так Бэкон и Декарт — провозвестники научной цивилизации, бунтари, ополчившиеся на невежество прошлого, ревностные исследователи приро­ды — провозгласили двоякое эпистемологическое основание современного мышления. В их манифестах эмпиризма и рационализма давно вызревавшее осознание важности природного мира и человеческого разума, о которой впервые заговорили греки и которую заново открыли схоластики, обрело оп­ределенно современное выражение. От этого общего основания отталкива­лась новая философия и начинала свое победное шествие наука: ведь не слу­чайно Ньютон достиг вершины своих открытий, используя практически синтез индуктивного эмпиризма Бэкона с дедуктивным математическим ра­ционализмом Декарта, тем самым заставив обильно плодоносить научный метод, впервые введенный Галилеем.

После Ньютона наука утвердилась в положении полновластного арбитра Вселенной, тогда как философия, потеряв былое независимое положение, вынуждена была ориентироваться на науку, преимущественно поддерживая, время от времени критикуя и подстрекая ее, иногда держась в стороне и за­нимаясь сугубо своими вопросами, но, в конечном итоге, не осмеливаясь от­рицать или игнорировать космологические открытия и выводы эмпирической науки, каковая, набирая все большую силу, стала задавать тон в западном мировоззрении. По сути дела, представления Ньютона стали основой как для современного понимания физической Вселенной — механистической, мате­матически упорядоченной, вещественно материальной, лишенной антропо­морфных или духовных свойств и не имеющей в своем устройстве каких-либо специфически религиозных, в том числе и христианских черт — так и для со­временного понимания человека, рациональное умопостижение которого смогло вместить природный миропорядок: таким образом, человек предстал как существо благородное не потому, что он избран средоточием Божествен­ного Замысла, открытого в Священном Писании, а потому, что он собствен­ным умом постигает законы природы и добивается владычества над ее силами. Новая философия не просто отражала осознание человеком своего нового могущества. Ее значимость как системы мировоззрения, а также причины ее мощного воздействия на западную мысль, зиждились на ее научной, а затем — технологической, прочной основе. Никогда раньше ни один из спо­собов мышления не приводил к таким наглядно ощутимым результатам. С позиций столь мощной системы прогресс казался неизбежным. Наконец-то счастливое будущее человечества казалось достижимым, причем в результате его собственных рациональных способностей и конкретных достижений. Те­перь стало очевидным, что самые высшие свершения человечества можно ус­корить с помощью все более изощренного научного анализа и правильного обращения с естественным миром, а также систематически раздвигая грани­цы интеллектуальной и экзистенциальной независимости человека во всех областях жизни — физической, общественной, политической, религиоз­ной, научной, метафизической. Соответствующее пестование человеческо­го разума в тщательно продуманной среде должно привести к появлению личности рационального склада, способной, поняв мир и себя, действовать наиболее разумным образом во благо всего человечества. Очистив ум от традиционных предубеждений и религиозных предрассудков, человек нового типа придет к постижению истины и выстроит разумный мир, который обер­нется царством всеобщего процветания. Ныне настала пора осуществить мечту о человеческой свободе и великих свершениях в этом мире. Человече­ство узрело наконец просвещенный век.