Вопрос 59 виды знания, разграничение знания и незнания

Чувственное познание – познание с помощью органов чувств (зрение, слух, обоняние, вкус, осязание). Рациональное познание – познание посредством мышления. Интуиция – способность непосредственного постижения истины в результате «озарения», «наития», «прозрения» без опоры на логические обоснования и доказательства.

Формы чувственного познания: 1. ощущение – это отражение отдельных свойств предмета, явления, процесса; 2. восприятие – чувственный образ целостной картины предмета; 3. представление – образ объекта познания, запечатленный в памяти

Формы рационального познания: 1. понятие – это мысль, утверждающая общие и существенные свойства предмета, явления, процесса; 2. суждение – это мысль, утверждающая или отрицающая что-либо о предмете, явлении, процессе; 3. умозаключение (вывод) – мысленная связь нескольких суждений и выделение из них нового суждения.

Виды интуиции: мистическая – связана с жизненными переживаниями, эмоциями; интеллектуальная – связана с умственной деятельностью.

Особенности чувственного познания: непосредственность; наглядность и предметность; воспроизведение внешних свойств и сторон.

Особенности рационального познания: опора на результаты чувственного познания; абстрактность и обобщенность; воспроизведение внутренних закономерных связей и отношений.

Особенности интуиции: внезапность; неполная осознанность; непосредственный характер возникновения знаний.

Знание является единством чувственного и рационального познания. Они тесно взаимосвязаны.

Интуиция – своеобразная форма сопряжения чувственного и рационального в познании

Над проблемами достоверности и истины Витгенштейн напряженно размышлял в последние годы своей жизни. Написанные в этот период заметки были опубликованы позднее его душеприказчиками под заголовком «О достоверности». Непосредственным поводом для этих заметок явилась попытка британского философа-аналитика Дж.Э.Мура опровергнуть скептицизм. Мур заявлял, что есть очень много вещей, которые я на самом деле знаю и которые обладают для меня такой достоверностью, что бесполезны изощренные скептические философские аргументы. При этом Мур имел в виду знание такого рода, что у меня есть рука, что существует внешний мир, что существовали люди до моего рождения. Но эти рассуждения Мура в корне противоречили основным философским установкам Витгенштейна, которые он сохранил со времен «Трактата». Мур, таким образом, неявно допускал в своем подходе, что знание, достоверность, несомненность суть особые состояния сознания. Но это шаг на том пути, который приводит в конечном счете к расколу мира на «внутреннее» (то, что «в» моем сознании) и внешнее (то, что «вне» его). Сомнения в существовании внешнего мира составляют неизбежное следствие этого раскола. Поэтому Витгенштейн стремится показать, что Мур идет по ложному пути. Витгенштейн выносит обсуждение вопроса о достоверности знания из «тумана внутреннего» в сферу всем нам видимых и в общем хорошо известных фактов относительно знания, познания, сомнения.

О знании, заявляет Витгенштейн, имеет смысл говорить тогда, когда есть надлежащие основания для утверждения «я знаю, что...». В связи с подобным утверждением можно задавать вопросы типа: откуда я это знаю, когда я это узнал, чем оправдано или подтверждено мое знание, как я собираюсь его использовать и т.д. Однако такие вопросы становятся абсурдными в случае утверждения: «Я знаю, что у меня есть рука».

рассуждения Витгенштейна приводят к тому, что выражения типа: «Это моя рука», «Земля существовала до моего рождения», «Существуют физические объекты» — истинны в силу значений входящих в них слов, хотя вовсе не являются аналитическими. Витгенштейн даже критикует идеализм и прагматизм, но это совершенно не означает, что он материалист. Просто для него вопрос, который задают идеалисты, — «существует ли внешний мир?», — есть псевдовопрос, а ответы прагматистов или идеалистов — псевдоответы. Немного утрируя мысль Витгенштейна, можно сказать, что, с его точки зрения, человек, требующий доказательств существования внешнего мира, подобен человеку, который отказался бы принимать на веру «догматический» постулат, что ножницы всегда множественного числа, и требовал бы, чтобы ему это доказали. Столкнувшись с подобным требованием, мы были бы просто поставлены в тупик. Если бы мы убедились, что такой вопрос задает иностранец, не понимающий грамматического строя русского языка, мы смогли бы ответить ему, только описав грамматику русского языка и сказав: «Так организован наш язык. Поупражняйтесь в нем, и это перестанет вас смущать». И никакого иного ответа дать невозможно. Тем более было бы нелепым искать объяснений в «множественной» сущности самих ножниц, предаваться спекуляциям на тему о том, что ножницы — сложный объект, состоящий из двух половинок.