§ 4. Антропология Блаженного Августина.

В этом разделе я рассмотрю учение Августина о человеке. Оно во многом воспроизводит антропологию Платона, но осмысляет ее в духе христианства.

По своей природе человек – существо дуалистичное. В нем есть два начала – телесное (материальное) и духовное (душа). Несмотря на то, что материя создана Богом и тело у человека также от Бога, это тело является низшим началом в человеке, толкающим его к греху. Подлинная же его сущность – душа. По своей природе, в отличие от тела, она сродни природе Бога, ибо так же, как и Он, бестелесна и вечна. Но, безусловно, бытие души несовершенно в сравнении с бытием Бога. В отличие от Него, она не имеет конца, но имеет начало. Бытие человеческой души производно от бытия Бога. Человеческая душа мечется между добром и злом и слишком часто предпочитает зло добру.

О нематериальности души свидетельствует бестелесность хранимых ею образов. Августин определяет душу как «разумную субстанцию, приспособленную для управления телом» («О величии души», 13. 22)

Основные функции души – мысль, память, воля. Главная способность души – воля. Этим тезисом Блаженный Августин порывает со всей античной традицией, рассматривающей разум как главное и высшее проявление человеческой сущности. Здесь проходит водораздел между античной и средневековой культурами.

В античной традиции человек, фактически, предоставлен самому себе. И лишь его разум служит ему опорой. От качеств этого разума зависит - сможет ли человек обрести благо.

В христианской же традиции центральным пунктом является Бог. Все прилагается к Нему, в том числе, и человек. Положение и судьбу человека, пути, по которым он ходит, невозможно и бессмысленно рассматривать вне Бога. Все обстоятельства, все дела человеческой жизни должны исследоваться лишь в отношении человека к Богу.

Любопытен, в этом отношении, комментарий Бертрана Рассела ко всем интеллектуальным усилиям христианских богословов: «Поразительно, что мысли последних выдающихся в интеллектуальном отношении людей, подвизавшихся до наступления веков мрака, были заняты не спасением цивилизации, не изгнанием варваров, не исправлением злоупотреблений администрации, а проповедью достоинств девственности и проблемой проклятия некрещеных младенцев. Если учесть, что именно эти заботы церковь передала обращенным в христианство варварам, то приходится ли удивляться тому, что последующая эпоха превзошла по жестокости и суевериям почти все другие законченные исторические периоды?» (19, с. 442)

Бертран Рассел, безусловно, прекрасный философ и умный человек. Но эти его слова свидетельствуют о том, что, писав их, он забыл о принципе историзма. Строй мысли, выраженный в этих строках, неоспоримо свидетельствует о том, что Рассел – светский человек светского XX века. Он мыслит рационалистично и прагматично. Но эти рационализм и прагматизм – рационализм и прагматизм человека, оставившего Бога.

Если мы попытаемся проникнуть в менталитет христианских богословов IV века, то мы обнаружим, что они, размышляя о достоинствах девственности, проблеме проклятия некрещеных младенцев и других подобных вещах, были в высшей степени прагматиками и рационалистами. Они убеждены, что невозможно и бессмысленно мыслить что-либо, не соотнося это с Богом. Именно поэтому правильное решение подобных вопросов, вопросов, связанных с отношением к Богу, является главной гарантией обретения блага и человеком, и обществом.

Безусловно, Рассел или какой-либо другой современный рационалист и прагматик могли бы возразить, что сама реальность продемонстрировала иллюзорность подобного «прагматизма» отцов церкви – Римская империя погибла. Но и отцы церкви могли бы ответить, что беда наших рационалистов и прагматиков в том и состоит, что они земное счастье человека и общества ставят выше обретения единства с Богом. Кроме того, гибель земного царства не является абсолютным злом, ибо в нем сокрыт глубокий смысл и промысел Божий.

Очевидно, этот спор неразрешим, поскольку в нем сталкиваются две противоположные культуры, две радикально противостоящие друг другу экзистенции. Выражаясь словами Блаженного Августина, здесь мы видим очередное столкновение правды царства земного и правды Царства Небесного. Каждый волен выбирать, какой правде он служит, но горе тому, кто совершит при выборе ошибку!

Положение и судьбу человека, пути, по которым он ходит, невозможно и бессмысленно рассматривать вне Бога. Все обстоятельства, все дела человеческой жизни должны исследоваться лишь в отношении человека к Богу. Именно поэтому выше человеческого разума стоят человеческий дух и человеческая воля. Дух – это та способность человека, которая позволяет ему знать Бога. Воля же ответственна за то - сможет ли человек придти к Нему.

Человеческая воля обладает важнейшим качеством – свободой. Человек может выбирать. И этот выбор определяет его положение в мироздании. Через этот выбор человек либо приближается к Богу, либо удаляется от Него. К сожалению, чаще всего, человек удаляется от Бога. Свобода воли ведет лишь к греху и злу. Виной тому первородный грех и наша телесность. Грех – это бунт смертного тела против бессмертной души. В этом вопросе Августин полностью следует за Платоном. В состоянии греха телесные влечения подчиняют себе душу и ведут ее к погибели. Блаженный Августин настаивает на необходимости для истинного христианина аскетического пренебрежения ко всем благам и соблазнам чувственного мира. Добродетель тем совершеннее, чем большим количеством мирских благ пренебрегает человек.

Сам по себе человек бессилен освободиться от греха. К добру же его ведет Бог вопреки любой человеческой склонности.

«Итак, когда человек живет по человеку, а не по Богу, он подобен дьяволу. Ибо и ангелу надлежало жить не по ангелу, а по Богу, чтобы устоять в истине и говорить истину от Бога, а не ложь от себя… Итак, когда человек живет по истине, он живет не сам по себе, а по Богу… Когда же живет он по самому себе, т. е. по человеку, а не по Богу, он несомненно живет по лжи. Это не потому, что сам человек — ложь. Виновник и Творец его есть Бог, Который ни в коем случае не есть виновник и творец лжи; а потому, что человек сотворен правым при том условии, чтобы жил не по себе самому, а по Тому, Кем сотворен, т. е. исполнял Его волю, а не свою. Жить же не так, как он сотворен жить, и есть ложь. Ибо он хочет быть блаженным, не живя так, чтобы быть блаженным. Что может быть лживее подобного желания? Поэтому можно сказать, что всякий грех есть ложь». (2, 14: 4, с. 658 - 659).

В этом отношении чрезвычайно примечательна полемика Блаженного Августина с Пелагием.

Пелагий (ок.360 – после 418) явился в Рим из северных провинций Римской империи и был поражен нравственной распущенностью местных христиан. В пороке закоренели все, как миряне, так и клирики. Сам же Пелагий прославился добрыми делами и чистотою жизни. Христиане, ведущие порочный образ жизни, оправдывали себя слабостью человеческой природы и невозможностью противостоять силе соблазнов и греха. Пелагий же полагал, что человек по природе добр. Лишь человеческая воля направляет к греху. Но у человека есть возможность обратить свою волю к служению добродетели. Сам Иисус Христос своей жизнью продемонстрировал возможность добродетельной жизни и спасения. Бог не требует невозможного. И именно поэтому следование заповедям Христа по силам человеку.

Пелагий сомневался в главенстве внешних проявлений религиозности и полагал, что спасение может быть обретено не молитвами и ритуалами, а добрыми делами и добрым сердцем. Фактически, главную мысль Пелагия можно выразить следующими словами: если хочешь спастись, то обратись всеми помыслами к Богу, люби Его и всеми силами соблюдай заповеди Его – и ты спасешься.

Излагая эти взгляды Пелагия, я вопрошаю студентов: согласны ли они с ним? Делаю это не без умысла, ибо знаю, что среди моих студентов много воцерквленных христиан, сожалеющих о моей горькой судьбе атеиста. Еще ни разу никто из них не выразил несогласие с Пелагием. Наоборот, многие одобряют его. После чего я с торжеством и притворным ужасом восклицаю: «Вы все – еретики!!! Пелагий – мерзостный, зловредный ересиарх, осужденный церковью!».

Конечно, строго судить моих студентов не стоит. Силы наши не равны, а они потому и сидят на студенческих скамьях, ибо хотят, надеюсь, обрести знания. Но делаю я это не с тем, чтобы посмеяться над верою «малых сих», но с тем, чтобы еще раз призвать их к лучшему пониманию и знанию своей веры. Я убежден, что человек должен отнестись к своему мировоззрению максимально серьезно, ибо его мировоззрение определяет во многом его жизнь. Определившись же, человеку хорошо совершенствоваться в своем мировоззрении с тем, чтобы лукавые и хищные не совлекли его с пути. Я – атеист и, естественно, как всякая тварь Божия, хотел бы обратить весь мир в свою «веру» – любая биологическая или социальная форма жизни стремится к экспансии, трансляции самой себя и заполнению всех возможных онтологических ниш. Хотя и подозреваю, что такой мир был бы скучен и ужасен в своем однообразии. Но я признаю право каждого человека обрести свою веру. Отказ в таком праве означал бы мою претензию на обладание абсолютной истиной. А такой истиной, по моему глубочайшему убеждению, не обладает ни один человек…ну, может быть, только Папа Римский? Обретя же веру, следует ее совершенствовать и укреплять.

Действительно, Пелагий был признан еретиком. Признан не без стараний Блаженного Августина. И то, что мои студенты не обнаруживают ничего сомнительного в утверждениях Пелагия, свидетельствует о том, что по самому духу своего мировосприятия они принадлежат Современности, утерявшей Бога, а не эпохе тотального господства христианства. Причем, это согласие весьма характерно и показательно. Современный человек по своему духу ближе Античности, чем Средневековью. А Пелагий, как раз, и выражает дух Античности. Его взгляды прекрасно согласуются со взглядами античных философов, размышлявших о благе человека и добродетели. Судьба человека находится во власти самого человека: если хочешь быть добродетельным - будь им. То же и у Пелагия: хочешь спастись – делай все, что требуется от тебя Богом, с искренностью, с максимальным старанием, и ты спасешься.

Признаться, и мне чрезвычайно симпатична точка зрения Пелагия, но это лишь указывает на то, что и я являюсь представителем рациональной светской культуры Современности. Но это еще не свидетельствует о том, что я, как и многие мои единомышленники, не понимаю сути проповеди Иисуса. По большому счету, в социальном и культурном отношении Августин и другие Отцы Церкви также чужды этой проповеди, как и Современность. Проповедь Иисуса была заключена в социальные и культурные рамки иудаизма I века нашей эры. Начиная же с конца I века, христианство развивалось совсем в иной социальной и культурной ситуации. Именно поэтому понимание проповеди Иисуса Церковью есть, с моей точки зрения, лишь одна из возможных интерпретаций. Безусловно, у Церкви прав на Иисуса неизмеримо больше, чем у Современности. Но и Современность не лишена этих прав.

Блаженный Августин резко выступил против проповеди Пелагия. Он усмотрел в ней опасность вредной ереси, способной исказить суть христианского учения. У Августина были к тому серьезные основания. Для христианина в центре всего находится Абсолют – Бог. У Пелагия же Бог оказывается оттесненным на задний план. Образно говоря, Бог у него превращается в законодателя, учителя и регистратора спасшихся. Дело спасения находится всецело в руках человеческих. Бог же лишь регистрирует достигших успеха и определяет их на райское блаженство.

Таким образом, в основе пелагианской ереси лежит грех гордыни – тот же грех, который привел первых людей к падению. Фактически, для спасения человек не нуждается в Боге. «Центр тяжести» переносится на человека.

Схема, отстаиваемая же Блаженным Августином, полагает «центром тяжести» Бога. Речь идет об учении Блаженного Августина о Божественной благодати.

Своей верой, своими усилиями человек лишь выражает свою волю к спасению. Он как бы делает заявку на спасение. Но вот будет ли эта заявка принята – это всецело зависит от Бога. Лишь один Бог ведает – кто из людей спасется, а кто – нет. Без Бога, без Его благодати никакие самые искренние, самые самоотверженные усилия не могут даровать человеку спасения.

Учение о Божественной благодати тесно связано у Августина с его взглядами на предопределение. Бог заранее предопределил одних людей к спасению, других к гибели. На первых лежит благодать Божия, вторые же ее лишены. Тот, кто предопределен к гибели, может самым искренним образом стремиться быть образцовым христианином, но все его усилия будут тщетными – его душа погибнет. Предопределенный же к спасению может иметь меньше заслуг, но спастись. Человеческому уму эта ситуация представляется абсурдной. Мы все склонны вести счет своим заслугам и промахам и полагаем, что благо будет тем, кто опередил других в количестве заслуг. Но этот подсчет укореняет нас в грехе гордыни, ибо понуждает нас с вызовом вопрошать Бога: За что?! И этот подсчет позволяет нам свысока поглядывать на грешников, чванясь своей добродетелью. Истинная же вера выражается в абсолютной покорности Богу. Эта покорность и есть вера. Противоположностью греха, как писал Кьеркегор, является не добродетель, а вера (У апостола Павла: «все, что не по вере, грех» (Римлянам.14: 23)).

Идея предопределения спасения или гибели с необходимостью вытекает из положения о Божественном Провидении. Если Бог изначально предопределил все течение мира и человеческой истории, то и спасение того или иного человека также предопределено.

Мне, как человеку современному, это учение Августина о предопределении представляется несправедливым. Оно шокирует меня. В юности я прочел замечательную книгу Анатоля Франса «Таис». Главный действующий герой Пафнутий - монах, антинойский настоятель, живущий в пустыне и демонстрирующий чудеса веры и подвижничества. Он решает вернуться в Александрию, в которой прошла его грешная юность и обратить в истинную веру известнейшую гетеру Таис. Он исполняет задуманное. Таис обращена и стала монахиней. Пафнутий же возвращается в пустыню и продолжает являть чудеса аскезы и подвижничества. Но каждый его подвиг во имя веры, подвиг искренний и без лукавства, всякий раз оборачивается торжеством Сатаны. Пафнутий подавлен и растерян. Внезапно он понимает, что единственно важная вещь для него – это любовь к Таис. Он спешит в монастырь, в котором она спасается и врывается в него в тот момент, когда монахини хоронят святую – Таис умерла. Пафнутий впадает в отчаяние, ибо понимает, что ему не нужен ни Бог, ни вера, ничто другое, кроме Таис. Он бросается к ее телу, а монахини разбегаются в ужасе с криками: «Оборотень!» - столь ужасен лик Пафнутия.

Прочитав этот роман, я не мог понять, почему человек, – Пафнутий – столь яростно стремящийся к Богу, в итоге оказывается в руках дьявола. Но ознакомившись с учением Блаженного Августина, я понял, что Анатоль Франс прекрасно проиллюстрировал его концепцию. На Пафнутии не было Божественной благодати, и поэтому все его искренние, самоотверженные усилия привели лишь к погибели души. На Таис же эта благодать была, и именно поэтому, проведя всю жизнь в грехе и распутстве, она за короткое время, раскаявшись, стала святой.

Более того, Пафнутий оказывается лишь средством в руках Господа для спасения души Таис, ибо даже зло и грех в конечном счете оказываются средством Божественного Провидения. Возможно, это покажется кому-то несправедливым, но подобная оценка будет означать лишь попытку примерить ограниченные критерии человеческого разума к промыслу Божьему, который по определению является внеразумным и рационально непостижимым.

Весьма любопытно, что в учении Блаженного Августина о предопределении весьма заметно влияние манихейства, к которому в свое время он был привержен.

Дело в том, что манихеи делили всех людей на тех, кто предопределен к спасению и тех, которые к таковому не предопределены. Первые составляли ядро манихейской «церкви», вторые же – послушники – ее обслуживали. Некоторые христианские авторы даже утверждали, – эти утверждения, правда, весьма сомнительны – что учителя манихейства, на которых лежала Божественная благодать, сознательно предавались всем мыслимым и немыслимым грехам. Основанием к этому служила их уверенность: чтобы они ни делали, благодать не может быть потеряна, а мир очищается от греха, посредством сосредоточения его в деяниях праведников. Греша, они как бы собирали в себе зло мира, делая его чище.

Любопытно, что те же обвинения представители церкви предъявляли еретикам-катарам (они же – альбигойцы; Европа XII – XIII вв.), генетически производным от манихеев. «Поклонение священным предметам ересиархи называли идолопоклонством и насмехались над теми, кто лобзает кости мучеников. Далее Цезарий Гейстербахский, которому мы обязаны этим рассказом, приписывал им утверждение, будто те, кто «пребывает в духе», могут безгрешно прелюбодействовать, поскольку дух совершенно отделен от плоти и грешить неспособен… Вспомним, что тот же Цезарий Гейстербахский приписывал еретикам ночные оргии с участием кота-Люцифера…». (10, с . 294).

Но даже если в учении Августина о предопределении и присутствует манихейское влияние, сам Августин этого не осознавал и ссылался на соответствующие места в Священном Писании.

Доктрина Августина о Божественной благодати и Божественном предопределении была принята церковью как ортодоксальная, Пелагий же был осужден.

Объяснение этому можно дать двоякое – религиозное и научно-социологическое.

С точки зрения церкви концепция Августина была ортодоксальной, поскольку правильно обозначала онтологический статус Бога и человека. Человек может лишь стремиться к спасению, но все находится в руках Божиих. Концепция Августина еще раз напоминает человеку об этом и не позволяет ему впасть в грех гордыни и возомнить, что его судьба находится в его руках.

Научно-социологическое же объяснение отсылает нас к положению и претензиям церкви.

Христианская церковь претендует на то, что вне ее спасения быть не может. Церковь является единственным истинным посредником между человеком и Богом. Позиция Пелагия фактически делает ненужным существование церкви. Человек не нуждается в каких-либо посредниках в отношениях с Богом. Бог указал путь и каждый человек в силах пройти по этому пути и спастись – все зависит от его доброй воли и его дел.

В концепции же Августина человек не властен повлиять на свою судьбу. Чтобы он не делал, как бы он не стремился к спасению, вопрос о том, спасется ли он, по-прежнему остается открытым. Невозможно одолеть грех без помощи Бога. Таким образом, любой человек, какой бы святой жизнью он не жил, постоянно пребывает в страхе и неуверенности относительно участи своей души. Такой человек остро нуждается в ком-то или в чем-то, кто мог бы дать ему, пусть и относительную, надежду на спасение. И такую надежду дает церковь. Принимая человека, отпуская его грехи, она обязуется выступить его заступником и ходатаем перед Богом. И успех этой миссии, скорее всего, обеспечен. Ибо обещано Иисусом Христом: « и Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Матф. 16. 18 – 19).

Учение Блаженного Августина идеальным образом обосновывает исключительную посредническую роль христианской церкви. Однажды на лекции один простодушный студент спросил меня: «А зачем нужен посредник?» Я ответил ему следующим образом.

Возьмите телефон и наберите номер любой риэлтерской конторы и скажите им, что собираетесь купить квартиру, но колеблетесь – заняться ли этим самому или прибегнуть к их помощи. В ответ на ваши колебания вам подробно расскажут, сколь трудное и опасное дело вы собираетесь затеять. Вам расскажут о бесчисленных мошенниках и злоумышленниках, о злобных бюрократах и недобросовестных продавцах. Вам объяснят, что если вы будете сами заниматься этим делом, то, скорее всего, лишитесь собственного капитала. Обратившись же к ним, вы достигнете своей цели и приобретете с легкостью и быстротой прекрасное жилище. Лгут ли риэлторы? По большей части – нет. Все описываемые ими опасности действительно существуют. Риэлторы помогают вам преодолеть их, если, конечно, сами не являются мошенниками. Стоит ли удивляться при этом, что посредники за свою помощь ожидают получить неплохие дивиденды?

То же и в случае с христианской церковью. Безусловно, она получает за свое посредничество власть над верующими и власть над доброй частью их имущества. Но было бы опрометчиво заявить, что церковь выполняет свои посреднические функции лишь ради власти и богатства. Она искренне убеждена, что помогает верующим обрести спасение. Так же, как и в случае с риэлторами, человек должен сам решить - стоит ли ему обращаться на пути к Богу к посредникам или нет, и насколько эти посредники добросовестны.

Учение Блаженного Августина о предопределении и Божественной благодати было принято церковью, но в смягченном варианте. В рамках же протестантизма это учение не только было воспроизведено и усилено, но и стало одним из краеугольных камней протестантского вероучения.

Некоторые исследователи, в частности Макс Вебер, связывают это протестантское положение с тем влиянием, которое протестантизм оказал на развитие капитализма в Европе. Протестантизм усилил и акцентировал идею предопределенности к спасению. В итоге, протестант пребывает в постоянной неуверенности относительно своей участи после смерти. Но он не может обрести успокоение через обращение к заступничеству церкви – роль церкви в протестантизме сведена к минимуму. Как следствие - возникновение представления о том, что Божественная благодать распространяется не только на спасение души, но и на всю жизнь человека, обретшего эту благодать. Основанием для такого умозаключения служат ветхозаветные тексты, повествующие о множестве сыновей и дочерей, о преумножении имущества и здоровья, о тучных непрестанно плодящихся стадах, принадлежащих человеку, обретшего Божественную благодать. Если человек проклят Богом, то он проклят не только после смерти, но и при жизни – и нет ему в этой жизни радости, здоровья, удачи и довольства. Если человек наделен прекрасной семьей, если он здоров и пользуется уважением окружающих, если достояние его множится день ото дня – это верный признак того, что благодать Божия на нем. Вот почему для протестанта столь важным оказывается упорный труд и богатство. Успешный труд и умножающееся имущество дает ему надежду на спасение. По мнению Макса Вебера, это протестантское положение чрезвычайно способствовало развитию капитализма на Западе.

Но у этого положения есть и обратные стороны. Так, например, ряд культурологов склонен связывать высокий уровень суицидального поведения в протестантских странах с господствующим в этой конфессии учением о предопределении. Это учение, по их мнению, изначально создает в протестантской культуре фон высокой тревожности.

Есть и другое печальное последствие.

Историки склонны связывать «охоту на ведьм» в протестантских странах в XVI – XVII вв. все с тем же учением о предопределении. Если богатство, здоровье и успех свидетельствуют о том, что на человеке лежит благодать Божия, то бедность, болезнь и неудачи явно указывают на то, что Бог отвернулся от человека. Но если Бог оставил человека, то совершенно естественно, что человек достается дьяволу. Таким образом, если в селении есть старая, больная, нищая женщина, то, скорее всего, она путается с дьяволом. А если в селении ураганом снесло все крыши домов, то совершенно очевидно, что это бедствие есть следствие ее колдовских ухищрений.

Принадлежность к женскому полу для Средневековья является отягчающим обстоятельством. Средневековье воспринимает женщину крайне подозрительно - через женщину (Еву) грех вошел в этот мир. Женщина настолько сомнительна и нечиста, что ей недозволенно принимать активное участие в церковной службе. И, наконец, всем хорошо известно, что если дьявол собирается соблазнить святого, то он, прежде всего, прибегает к чарам женщины. Именно поэтому, по мнению Средневековья, женщина есть «дьявольский сосуд», наполненный искушениями и похотью. Не будет лишним напомнить, что это представление о женщине родилось в головах христианских монахов, составлявших сердцевину христианской церкви. Именно эти люди обладали монополией на создание мировоззрения общества.

Но, вместе с тем, христианское Средневековье не может игнорировать и тот факт, что женщины с самого начала были и являются одной из главных сил торжества христианства. Церковь чтит Богоматерь, и она чтит женщин-святых.

В итоге, Средневековье, в его воззрении на женщину, оказывается «распятым» меж двух крайностей. С одной стороны, женщина – это Богоматерь и святая, напрочь лишенная каких-либо признаков сексуальности и женственности. С другой стороны, женщина – это блудница, преисполненная наглости, похоти и бесстыдства.

Подобная невротическая раздвоенность реализовывалась и в воспитании девочек. В итоге, психика женщины оказывалась более невротичной, чем психика мужчин.

Теодицея Блаженного Августина. Термин «теодицея» переводится как «богооправдание». Для непосвященного человека сама постановка вопроса может показаться крайне парадоксальной – разве Бог нуждается в оправдании? Безусловно, Бог в оправдании не нуждается. Но в этом оправдании нуждается человеческий разум, поскольку многое смущает его.

Согласно христианскому вероучению Бог есть Любовь. Очевидно, что сам по себе этот тезис не содержит противоречий. Другое христианское положение гласит о том, что Бог всемогущ – все сущее находится в его власти, так что и волос не может упасть с головы человека без Его воли. Этот тезис также сам по себе не содержит противоречий. Но утверждение о том, что Бог есть Любовь и, вместе с тем, Он всемогущ, вызывает массу сложностей, когда мы обращаем свой взор на жизнь человечества. Мир полон зла, и люди постоянно становятся его жертвами. Приводить примеры я не собираюсь, поскольку любой человек хорошо осведомлен о злодействах и бедствиях, терзающих этот мир. Некоторые злодеяния или бедствия особенно нестерпимы. Достаточно вспомнить хотя бы о жертвах маньяков-педофилов.

На фоне этого зла тезис «Бог есть Любовь, и Он всемогущ» становится чрезвычайно проблематичным. Если Бог любит людей, и если все находится в Его власти, то как Он может терпеть и допускать зло? Таким образом, проблема теодицеи оказывается одновременно и проблемой существования зла в этом мире. Откуда берется зло? Почему Бог позволяет этому злу существовать?

Размышляя над этими вопросами, мы можем предположить, что Бог есть Любовь, но Он не всемогущ. Иными словами Бог пребывает в ужасе от того зла, которое царит в мире, но не в состоянии его пресечь. Очевидно, что это предположение, не может быть принято христианской философией.

Также мы можем предположить, что Бог всемогущ, но Он равнодушен к человеческим страданиям и потому не предпринимает ничего, для прекращения зла. Возможно, Бога даже забавляют страдания человечества. А может быть, Он - безжалостный экспериментатор-творец, пытающийся опытным путем обнаружить наилучший вариант творения? Очевидно, и это предположение не вписывается в рамки христианского вероучения.

Таким образом, проблема теодицеи оказывается важнейшей для христианской философии. Официально, эта проблема решена христианскими мыслителями, и место Блаженного Августина в деле решения этой проблемы не последнее. Но в действительности эта проблема далека от разрешения. Об этом свидетельствует тот факт, что на протяжении всей истории существования христианства, лучшие его умы занимаются этой проблемой. Явно делают они это не из пустого тщеславия и не в поиске интеллектуальных развлечений. Кроме того, начиная с Нового Времени, человечество, прежде всего его «западная» часть, стремительно эволюционирует интеллектуально. Появляются новые вопросы и различные нюансы, которые просто не могли прийти в голову человеку V или XIII века. Церковь вынуждена учитывать это и следить за тем, чтобы ее учение также адекватно эволюционировало.

Весьма трудная задача! Церковь является глубоко консервативным, глубоко традиционалистским институтом. Ее фундамент составляют массы консервативно настроенных верующих – человек по своей природе глубоко консервативное существо, которое не любит и чрезвычайно боится всего нового. Именно поэтому церковь так симпатична многим – она является оплотом консерватизма и традиции.

Но Новое и Новейшее время породили стремительный прогресс, который весьма осложнил существование церкви. В каждом столетии большинство людей тяготеет к консерватизму и яростно сопротивляется небольшим группам людей, порождающим и реализующим новое. Но в следующем столетии то, что было пугающим и безнравственно новым, становится привычным и естественным для большинства. И теперь это большинство во имя этого привычного и естественного вновь сражается с современными ему прогрессистами. В итоге человечество эволюционирует.

Церковь, безусловно, всегда занимает сторону консервативного большинства. Но при этом она не может игнорировать того печального факта, что это большинство не постоянно и от столетия к столетию само «прогрессирует». Следовательно, церковь так же должна эволюционировать. Но делать это следует крайне осторожно, поскольку слишком быстрая эволюция может породить возмущение самых консервативных слоев и толкнуть их на путь раскола.

Пока эта задача решается церковью достаточно успешно. Церковь – очень древний институт, накопивший гигантский опыт выживания в меняющемся мире. Церковь – достаточно открытый социальный институт, способный рекрутировать в свои ряды умных, активных и искусных людей. И церковь к настоящему времени разработала достаточно умные стратегии адаптации к новому.

Одна из этих стратегий – поддержание внутри церкви двух диаметрально противоположных партий – «ортодоксов» и «новаторов». Через ортодоксов церковь обращается к консервативным слоям общества. Через новаторов – к просвещенным и прогрессивным слоям. Церковь же в целом стремится до последнего момента сохранять многозначительное молчание с тем, чтобы в решающий момент официально одобрить либо первых, либо вторых, либо же сформулировать компромиссную позицию.

Блаженный Августин разработал достаточно сложную концепцию решения проблемы теодицеи. Он хорошо осознавал, что эта проблема не может быть разрешена посредством какого-то одного тезиса. Она требует, выражаясь современным языком, комплексного подхода.

Начинает Блаженный Августин с того, что исследует онтологические аспекты этой проблемы. В онтологическом плане ключевым тезисом здесь оказывается принцип монотеизма. Бог – высшее и единственное бытие. Бытие тварного мира производно от бытия Бога и не может претендовать на статус чего-то самостоятельного. Бог есть абсолютное Благо.

Следовательно, все сущее, как производное Божественного бытия, также пронизано благом. Зло несубстанционально, то есть, оно не обладает самостоятельным бытием. Зло есть, фактически, «иллюзия». Зло – это недостаток, это умаление добра. Тишина есть отсутствие шума; нагота – отсутствие одежды; болезнь отсутствие здоровья; темнота – отсутствие света; зло – отсутствие добра.

Эту мысль Блаженный Августин позаимствовал у стоиков. Это неудивительно, если учесть, сколь схожи теологии стоиков и христиан. Соответственно, и трудности, возникающие в этих теологиях также схожи. Но что позволительно стоикам, то оказывается проблематичным для отца церкви. Если зло есть недостаток добра, то тогда невольно напрашивается вопрос: что же это за Абсолютное Добро (Бог), которое может умалиться до, пусть и иллюзии, зла? Ответ на этот вопрос посредством указания на то, что свободная воля человека по своей греховности умаляет это Благо, этот Свет, также нехорош. Разве может умалиться неумалимое? Абсолютность Бога не может умаляться в чем-либо.

Но, впрочем, такие вопросы вряд ли могут смутить Блаженного Августина, поскольку он изначально исходит из тезиса о непостижимости человеческим разумом Божьего промысла. Человеческий разум, обращаясь к Богу и пытаясь постичь Его, вынужден прилагать к Нему противоречивые, взаимоисключающие характеристики. Но это свидетельствует не о противоречивости Бога, а о бессилии человеческого разума:

«Что же Ты, Боже мой? Что, как не Господь Бог? «Кто Господь, кроме Господа? и кто Бог, кроме Бога нашего?» Высочайший, Благостнейший, Могуще­с­т­вен­нейший, Всемогущий, Мило­серднейший и Справедливейший; самый Далекий и самый Близкий, Прекраснейший и Сильнейший, Недвижный и Непостижимый; Неизмен­ный, Изменя­ю­щий все, вечно Юный и вечно Старый, Ты обновляешь все и старишь гордых, а они того и не ведают; вечно в действии, вечно в покое, собираешь и не нуждаешься, несешь, наполняешь и покрываешь; творишь, питаешь и совершен­ствуешь; ищешь, хотя у Тебя есть все. Ты любишь и не волнуешься; ревнуешь и не тревожишься; раскаиваешься и не грустишь; гневаешься и остаешься спокоен; меняешь Сво­и труды, и не меняешь совета; подбираешь то, что находишь, и никогда не теряешь; никогда не нуждаешься и радуешься прибыли; никогда не бываешь скуп и требуешь лихвы. Тебе дает­ся с избытком, чтобы Ты был в долгу, но есть ли у кого что-нибудь, что не Твое? Ты платишь долги, но Ты никому не должен; отдаешь долги, ничего не теряя. Что сказать еще, Господь мой, Жизнь моя, моя Святая Радость? И что вообще можно сказать, говоря о Тебе? Но горе тем, которые молчат о Тебе, ибо и речистые онемели». (1, 1: 4, с. 7 – 8).

Зло как недостаток добра оказывается не только несубстанциональным, но и иллюзорным. Если бы мы признали зло самостоятельной субстанцией, то впали бы в дуализм, то есть, признали бы существование двух начал – Бога и его равноправного противника - Злого Бога, дьявола. А это, безусловно, являлось бы ересью. Дьявол, отпав от Бога, низринул тем самым себя в небытие. Безусловно, нельзя сказать, что дьявол пребывает в небытии, поскольку это означало бы, что его нет. Но и характеристика бытия также мало подходит под его онтологический статус. Дьявол и зло существуют как бы на границе света и тьмы, бытия и небытия.

Но, безусловно, Блаженный Августин хорошо осознавал, что одного определения зла, как недостатка добра, недостаточно для решения проблемы теодицеи. Утверждение о несамостоятельном существовании зла неспособно утешить человека, страдающего от этого зла. Именно поэтому Блаженный Августин обращается к другому аргументу стоиков: то, что мы принимаем за зло, часто таковым не является, поскольку в действительности оно ведет к добру – лишь ограниченность нашего разума не позволяет нам взглянуть на вещи более широко и обнаружить благость божественного провидения. Божественный промысел реализовался ко Благу уже при первом проявлении зла – грехопадении:

«Грешники, как ангелы, так и люди, не могут сделать ничего такого, что затруднило бы великие дела Господни, которые «вожделенны для всех, любящих оные» (Пс. СХ, 2). Ибо Тот, Кто предусмотрительно распределил каждому свое, умеет надлежащим образом пользоваться не только добрым, но и злым. Поэтому, пользуясь ангелом злым, в наказание за первую злую волю первого человека Бог и дозволил, чтобы подвергся искушению со стороны этого ангела первый человек, который был изначально сотворен с волею доброй. Сотворенный добрым, он, полагаясь на помощь Божию, победил бы злого ангела, но, довольствуясь в гордыне самим собой, он оставил Творца и был побежден». (2, 14: 27, с. 702)

«Итак, хотя Бог и знал о будущем падении человека, какие бы могли быть причины, по которым Он не позволил бы коварству завистливого ангела искусить его? Зная о том, что он будет побежден, Бог также знал наперед, что тот же самый дьявол при содействии благодати Божией будет побежден семенем человеческим еще с большею славою для святых. Таким образом, и от Бога ничего не укрылось, и своим предведением Он никого не принудил ко греху. Но кто осмелится подумать или сказать, что не во власти Божией было, чтобы не пали ни ангел, ни человек? Но Он предпочел не отнимать у них самих власти на это, и, таким образом, показать, сколько зла может наделать их гордость, и сколько добра — Его благодать». (2, 14: 2, с. 702 - 703)

Все события, которые мы расцениваем как проявление зла, в действительности служат промыслу Божьему и ведут ко Благу. Это хорошо видно на примере участи Иудеев, наказанных Господом за то, что они отвергли истину: ««Таким образом, в то время, как нашим писаниям иудеи не верят, на них исполняются их собственные, которые они читают слепыми глазами… Таким образом, Бог явил Церкви на врагах ее иудеях благодать Своего милосердия, потому что, как говорит апостол, их падение есть спасение язычников» (Рим. XI, 11). И Он их не убивает, т. е. не теряет в них того, что они суть иудеи, хотя и побеждены и угнетены римлянами, с той именно целью, чтобы, не забывая закона Божия, они были свидетельством о том, о чем говорим мы. Поэтому мало было сказать: «Не умерщвляй их»; но еще и прибавлено: «Расточи их», ибо, если бы иудеи с этим свидетельством Писаний оставались только в своей земле, а не были рассеяны повсюду, Церковь, которая распространена повсюду, не могла бы иметь их среди всех народов свидетелями тех пророчеств, которые были изречены о Христе». (2, 18: 46, с. 975 – 976).

Правда, здесь у Августина Бог выступает в достаточно неприглядном для современного сознания виде. Это злой и мстительный Бог, использующий людей и народы как средство к достижению своих целей. Естественно, Блаженного Августина такой Бог ничуть не смущает. Такого Бога мы находим в текстах Ветхого Завета, и такой Бог был весьма популярен среди людей Средневековья. Они не видели ничего ужасного в Боге, который терзает злых и использует кого-либо. «Злыми» же в их ограниченном, зауженном сознании являлись многие. Образ мыслей средневекового человека прекрасно раскрывается через содержание проповедей и назидательных рассказов, того времени. Типичными для этой проповеди оказываются следующие сюжеты:

«Распятый, сойдя с алтаря, ударил в челюсть спящего по своему обыкновению монаха, которому надлежало бодрствовать вместе с братьями на ночной молитве, и на третий день монах скончался. Металлическое распятие, которому звонарь кельнской церкви св. Георгия Мученика не оказывал почтение, однажды ночью явилось ему и с бранью побило, так что звонарь харкал кровью на протяжении многих дней. О сем чудесном событии стало известно всему городу, и с того времени этот крест был в еще большем почете, нежели прежде» (10, с. 29) В другом сюжете Христос укоряет знатную вдову за то, что она имеет любовника, и требует от нее прекратить преступную связь. За непослушание вдовы он умертвляет ее родственницу, потом - единственную дочь, и, наконец: «Господь огненными вилами выколол женщине глаз, обещая убить ее, если она не расстанется с любовником» (10, с. 29).

Но современное, «гуманизированное» сознание тяготеет к Богу-Любви, но не к Богу-Насилию. Иманнуил Кант (XVIII век) определяет нравственный закон, как требование видеть в человеке лишь цель, но не средство. Очевидно, что человек, исполняющий этот нравственный закон, становится благим, но эта благость не может быть выше благости Бога. Следовательно, и Бог видит в человеке лишь цель, но не средство. Одна из линий эволюции церковного учения в Новейшее Время – затушевывание карающего Бога-Мстителя и акцентирование Бога-Любви.

Таким образом, согласно Августину, зло не только не является подлинно существующим, но оно в своем «призрачном существовании» служит Добру.

Но и это объяснение представляется Блаженному Августину недостаточным. Решение проблемы теодицеи он подкрепляет классическим для христианства утверждением, что зло исходит не от Бога, но от свободной человеческой воли. Об этом стоит рассказать поподробнее.

Человек создан по образу и подобию Божиему. Подобие это не столько внешнее, сколько внутреннее, сущностное. Также как и Бог, человек обладает разумом и свободой воли. Наличие свободы воли является величайшим даром Господа и важнейшим условием спасения души, поскольку наличие свободы воли сообщает человеческим поступкам высшую ценность, а, значит, и возможность «конвертировать» их в спасение.

В самом деле, наличие свободной воли, то есть способности выбирать между разумным и неразумным, между добрым и злым, преступным и законным есть важнейшая характеристика человеческого поведения. Кроме того, она является необходимым условием для существования права и морали.

Например, если я во время лекции вдруг брошусь на не понравившегося мне студента и начну избивать его, или, не приведи Господи, стану домогаться симпатичной студентки, все сочтут мое поведение крайне безнравственным и возмутительным. Но если сразу после этого я примусь прыгать обезьяной по аудитории и мяукать при этом как кот и лаять как собака, то присутствующие поймут: то, что предсказывали проницательные люди, свершилось – «Мы потеряли его! Наш философ удалился во тьму безумия!» Заметьте, как только возникает подозрение, что человек является сумасшедшим, то есть, лишенным разума и свободы воли («сам себе не рад» - старинное народное выражение о сумасшедших) к нему не только больше не прилагаются категории права и морали, но он не вызывает даже возмущения, обиды и злости. Таким образом, наличие свободной воли необходимо для юридической и нравственной оценки наших поступков.

Более того, наличие свободной воли сообщает человеческим поступкам высшую ценность. Представьте, что к вам приходит друг и предлагает вместе отправиться в клуб. Но вы отказываетесь, поскольку заняты уборкой жилища. Ваш друг помогает вам быстрее закончить уборку, и вы вместе идете развлекаться. Естественно, вы благодарны другу за его помощь и поддержку. Но, при этом, вы не испытываете подобного же чувства благодарности к пылесосу, чья помощь, возможно, была значительно больше, чем помощь вашего друга. В отличие от друга, пылесос является машиной и, как таковая, он не обладает свободой воли, и, следовательно, не вызывает чувства благодарности, дружбы, любви. Ваш же друг обладает свободой воли - он мог помочь вам, а мог не помогать. Его добровольный, свободный выбор в вашу пользу сообщает его поступку высшую экзистенциальную ценность.

То же и в случае любви. Любящий свободно избирает любимого как уникального, исключительного, сверхценного человека. Тем самым любящий обосновывает бытие возлюбленного как необходимое и уникальное. В этом отношении, меня всякий раз изумляют люди, прибегающие к магическим ухищрениям с тем, чтобы обрести любовь кого-либо. Этими манипуляциями они уподобляют этого человека машине или механической кукле, а, значит, радикально обесценивают вожделенную любовь. «Извинить» эти безумные действия можно лишь крайностями отчаяния безответной любви.

Безусловно, мы можем представить ситуацию, когда Бог создает человека, лишенного свободы выбора – человека подобного автомату. Это был бы приятный, но бессмысленный мир: до обеда люди делают друг другу благо, а после обеда поют: «Осанна!», - Господу. Мир этот бессмысленен потому, что делают они это, сообразно программе, вложенной в них. Этот мир подобен заводному механическому театру. В этом мире не может быть грехопадения, но в нем нет и Любви!

Наделяя человека свободой воли, Бог делает возможным его грехопадение, но, вместе с тем, и порождает надежду на преодоление этого грехопадения, надежду на свободный, сознательный, искренний приход человека к Богу.

Наделив человека свободой воли, Господь оказал ему величайшую милость. Но человек, разжигаемый гордыней, злоупотребил этим даром и обратил его против Бога. Но восстающий на Бога поражает лишь самого себя. Вместе с первородным грехом в мир вошло зло – смерть, страдания, болезни, насилие, пороки, несправедливость. С тех пор человечество живет под сенью первородного греха. Человеческая воля, угнетенная этим грехом, продолжает творить зло.

«…аннигиляция грешника, по святому Августину, имела начало. Она сначала постигала мятежного ангела, согрешившего по свободной воле, а потом человеческую душу, ставшую в свою очередь грешницей, так что вину за нее не следует возлагать на Бога (она совершилась «вне Бога»), а только на творение, точнее, на свободу творить зло. Таким образом, нет абсолютного Зла, Злого начала. То, что творится без Бога или вне Бога, говорит святой Августин, творится человеком». (15, с. 136)

Таким образом, зло проистекает не от Бога, а от человека. Бог же не причастен злу. Наоборот, благодаря своему могуществу, Он обращает зло во благо. Это не всегда заметно для большинства людей, но очевидно для тех, на кого снизошла Божественная Благодать и чей духовный взор не замутнен грехом.

Теодицея Блаженного Августина весьма хороша и является, пожалуй, наилучшей из всего написанного на эту тему. Она весьма популярна среди христиан, и в спорах со мной они часто ссылаются на нее. Признаться, долгое время аргументация св. Августина представлялась и мне весьма основательной. Но одна история, которую я видел по телевизору, заставила меня усомниться в успешности августиновской теодицеи. Правда, потом я понял, что мои сомнения не новы, поскольку вспомнил похожий эпизод из «Братьев Карамазовых» Достоевского.

Поколебала мою уверенность в основательности теодицеи Блаженного Августина история про мальчика Колю. Таких историй много, но меня поразила именно эта. Я вкратце расскажу ее, поскольку, когда читатель размышляет вместе с Блаженным Августином о зле, то, скорее всего, зло мыслится им слишком абстрактно. И это «играет на руку» Августину – его теория кажется правильной. История же про мальчика Колю избавляет зло от какой-либо абстрактности представляя его во плоти.

Телевизионный сюжет был посвящен маньяку-педофилу, которого разыскивали правоохранительные органы. Этот маньяк любил подкарауливать маленьких детей в подъезде и лакомиться их невинностью. Он не желал смерти своим жертвам, поэтому, надругавшись над ними, оставлял их в живых. Лишь по странному капризу или предрассудку он выкалывал им шилом глаза. В передаче участвовала мать одного из пострадавших – мальчика Коли. Со слезами на глазах она рассказала, как Коля очнулся в больнице и с удивлением спросил мать, почему он ничего не видит. Бедной женщине не оставалось ничего другого как объяснить шестилетнему малышу, что он шел по лестнице, упал и «глазки сломались». Эту историю я теперь рассказываю всякий раз на лекции, посвященной Августину. Делал я это уже многократно, но, признаться, так и не привык к ней. Привычка же, как известно, - мать равнодушия. Всякий раз, рассказывая эту историю, мне приходится бороться с собственными чувствами и подавлять их. Лектор, пускающий слезу, подозрителен - возможно, он выжил из ума.

Размышляя об этой истории, я примерил к ней теодицею Блаженного Августина. Представьте, что в том злополучном подъезде находятся не двое – маньяк и мальчик Коля, - а трое. Третий – супермен, чьи характеристики в высшей степени превосходны, скрывается в темном углу и все видит. Он содрогается от ужаса и отвращения, его душат рыдания от жалости к жертве, но при этом он ничего не предпринимает. Конечно, потом он догонит маньяка и накажет его (Ад). Потом он придет к Коле и его матери и обеспечит лучшее лечение и поездку на Багамы (Рай), но все это не может искупить его бездействия во время трагедии.

Эта история не является рациональным аргументом против Августина. Но этот аргумент лучше рациональности, ибо это аргумент сердца. Возможно, наш человеческий разум слаб, и он не может понять причин поступков и намерений нашего Супермена. Но я человек и собираюсь судить сообразно тому, что я есть. Иные критерии мне неведомы. А как человек, я понимаю, что этот третий является соучастником преступления, ибо он мог прекратить этот ужас, но не прекратил. Один ученый христианин торжествующе возразил мне на это: «Не судите, да не судимы будете!» Интеллектуальное и экзистенциальное жульничество! Я быстро сбил с него спесь праведника вопросом: «Если бы этот третий был твоим другом, то остался бы он тебе другом после этого? Подал бы ты ему руку?» Мой собеседник мгновенно и убеждено ответил: «Безусловно, нет!» - «Так зачем же ты морочишь меня идеологически правильными словами о невозможности осуждения кого-либо, когда сам собственными делами уже осудил его?!» - воскликнул я.

Фактически, мой «аргумент сердца» воспроизводит аргумент Виссариона Белинского, направленный против гегелевской мировой гармонии. Этот аргумент затем Достоевский расписал в знаменитом эпизоде спора Ивана и Алексея Карамазовых. Глубоко верующий Алеша отказался признать конечную мировую гармонию, основанную на страдании невинного ребенка. Странно, но российские почитатели Достоевского почему-то воспринимают эту идею как аргумент против благодетелей человечества, пытающихся насильно осчастливить его (например, против коммунистов). Но вообще-то, это аргумент против христианской теодицеи. И я не знаю, как его можно парировать! Правда, предвижу, что парировать его будут, накручивая сотни и тысячи слов, убаюкивая ими свое и чужое сознание. Когда произносится много умных слов, чувства, безусловно, отступают. Это неплохо работает по отношению к большинству людей. Но, к несчастью, я – профессиональный философ, и в словах я знаю толк. Словами меня не заморочить. Как пес я вгрызаюсь в сердцевину и не позволяю мошенникам подсунуть мне вместо «мяса истины» словесную «обертку».

Верный принципу диалогизма, я всегда стараюсь занять позицию моего философского и мировоззренческого противника и мыслить как он. Делаю я это ради вернейшего обретения истины, ибо понимаю, что опровержение противника состоялось лишь в том случае, если удалось опрокинуть его сильнейшие аргументы. Чтобы опрокинуть их, я должен изнутри знать обо всех «козырях» оппонента. Если вы не понимаете своего оппонента, если вы приписываете ему глупости, то вы победите не его, а фантом. На фантом же тратить силы бессмысленно. Сообразно этому правилу, я пытаюсь найти контраргументы в рамках христианства, способные нейтрализовать историю про мальчика Колю. И не нахожу их, запутываюсь окончательно. В этот момент я вспоминаю, что не являюсь христианином, машу рукой и предоставляю христианским мыслителям самим выпутываться из этих противоречий. Возможно, они сделают это с легкостью. Посмотрим. Я всегда готов принять их аргументы или возразить на них.