If carnall Death (the younger brother) doe

Usurpe the body, our soul, which subject is

To th'elder death, by sinne, is freed by this;

They perish both, when they attemt the just;

For, graves our trophies are, and both death just;

So, unobnoxious now, she'hath buried both;

For, none to death sinnes, that to sinne is loth,

Nor doe they die, which are not loth to die;

So hath she this, and that virginity.

Grace was in her extremely diligent,

That kept her from sinne, yet made her repent.

Of what small spots pure white complaines! Alas,

How little poyson cracks a christall glasse!

She sinn'd, but just enough to let us see

That God's word must be true, All, sinners be.

So much did zeale her concsience rarefie,

That, extreme truth lack'd little of a lye,

Making omissions, acts; laying the touch

Of sinne, on things that sometimes may be such.

As Moses Cherubines, whose natures doe

Surpasse all speed, by him are winged too:

So would her soule, already'in heaven, seeme then,

To clyme by teares, the common staires of men.

How fit she was for God, I am content

To speake, that Death his vaine hast may repent.

How fit for us, how even and how sweet,

How good in all her titles, and how meete,

To have reform'd this forward heresie,

That woman can no parts of frienship bee;

How Morall, how Divine shall not be told,

Lest they that heare her vertues, thinke her old:

And lest we take Deaths part, and make him glad

Of such a prey, and to his triumph add.

[Человек - мир, а смерть - Океан, / Которому Бог отдал <покрывать>

низменности человека. / Это море окружает все сущее, и хотя / Бог положил

между ним и нами предел и границу {Ср.: "Когда давал морю устав, чтобы воды

не переступали пределов его, когда полагал основания земли: тогда я была при

Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все

время" (Притч 8, 29-30).}, / Оно ярится, и гложет <берега> и не умеряет

своих притязаний, и крушит наши берега, забирая друзей. / Тогда изливаются и

воды нашей суши (наши слезы скорби); / Наши воды затопляют землю, покрывая

ее, / (То слезы, которые душе пристало скорее лить о своих грехах) / сметая

все, и вот - похороны, / И даже те слезы, что должны бы смыть грех,

греховны. / Мы, после Ноева потопа, ниспосланного Богом, вновь топим мир

сами. / Из всех ядовитых тварей только человек / жалит себя жалом, что дано

ему от рождения. / Слезы - ложные очки, мы не видим / сквозь пелену

страдания, кто мы, кто - она. / Но ей это море смерти не причинило вреда, /

Как приливная волна лижет влажный берег, / И оставляет на песке плавник,

обточенный волной, / Так ее плоть очищена холодной рукою смерти. / Так

китайцы, по прошествии лет / извлекают из земляной печи, где они погребли

глину, фарфор; / Так эта могила, ее лембик, очистит / алмазы, рубины,

сапфиры, жемчуг и золотую руду, / из которых состояла ее плоть, <и> душа

облечется / этой <обновленной плотью>, подобно тому, как Господь, когда Его

последний пожар / уничтожит мир, сотворит тот заново / и даст ему имя:

извлечет эликсир всего сущего. / Говорят, это море, добиваясь своего, тем

самым теряет; / Если смерть плоти (младший брат) / захватит тело, наша душа,

подвластная / иной смерти, которая старше <этой>, - ибо <душа> грешна, - тем

самым освобождается; / <и та, и другая смерть> теряют, дерзнув на такой шаг;

/ тем самым могила - наш трофей, и обе смерти повержены во прах; / Ибо не

обречен греху смертному тот, кому грех отвратителен, / но и тот, кому не

отвратительна смерть, тоже умрет, / Она же имела оба эти качества и была

чиста. / Милость была явлена в ней столь сильно, / Что удерживала ее от

греха, - и даже в этом она каялась! / Так о мельчайших пятнах жалеет

чистейшая белизна! Увы, / Сколь малой капли яда достаточно, чтобы лопнул

хрустальный сосуд! / Она грешила, но только ради того, чтобы доказать: / Не

могут слова Господа быть неверны, а сказано же - "Всякий грешен". / Ее

совесть столь ревностно требовала чистоты, / что предельной правде <ее слов

и деяний> недоставало небольшой примеси лжи, / обмолвки, оплошности; так

легкое прикосновение греха только подтверждает безупречность. / Так

херувимы, о которых знаем от Моисея: пусть сама их природа / такова, что

движутся быстрее быстрого, они еще наделены крыльями от Бога: / Так ее душа,

уже пребывая на Небе, / стремится еще выше, восходя от слезы к слезе -

поднимаясь этой лестницей человеков. / Столь по душе она Богу, - говорить о

том / радостно, - что Смерть уже клянет свою суетную поспешность. / Сколь по

душе <была> она нам, сколь мила, / добра - при всей ее знатности, сколь

мягка, / Опровергая укоренившуюся ересь, / Будто женщина не способна на

дружбу; / Сколь <была> нравственна она и набожна - не буду говорить, / чтобы

услышавшие об этих ее добродетелях не сочли старой девой: / и чтобы <этими

славословиями> не прославить Смерть, не дать ей / почувствовать свой

триумф.]

Текст этот нуждается в подробном комментарии. Во-первых, сам жанр

траурной элегии, писавшейся часто по заказу, малопонятен современному

читателю. Своеобразная риторика, определяемая законами жанра, кажется нашим

современникам - да и не только им - тяжеловесной: характерно, что Бен

Джонсон саркастически заметил по поводу донновской "Анатомии мира",

написанной на смерть пятнадцатилетней Элизабет Друри, дочери покровителя

поэта, что столь пышная хвала подобает скорее "не юной девице, а Деве Марии"

{Цит. по Горбунов А. Н. Джон Донн и английская поэзия XVI-XVII веков. М.,