Осмысление проблемы соотношения культуры и цивилизации в философской мысли хх века: о.Шпенглер, а.Тойнби, а.Швейцер, и.Ильин, н.Бердяев («Воля к жизни и воля к культуре»).

В начале XX в. вновь поднимается волна рационализма в исследованиях культуры (вскоре она быстро пошла на спад, но оставила след почти во всех направлениях культурологии). Один из вариантов рационализма был представлен марксизмом, превратившимся к этому времени в мощное идеологическое движение, другой — философией М. Вебера (лидера умонастроений либеральной буржуазии).

Марксистский рационализм был прямым наследником гегелевского—с переложением гегелевских спиритуалистических категорий в “материалистическую форму”. Если для Гегеля философия была высшей формой деятельности духа, “снимающей” в себе все остальные — мораль, искусство, религию, — то для марксистов она стала способом не просто объяснить мир, а переделать его по заранее сконструированному образцу. Такая программа вдохновляла высший взлет рационализма, когда-либо известный в истории. Человеческому разуму передавались божественные полномочия — сотворение мира по своему образу и подобию. Выше и могущественнее человеческого разума ничего уже не мыслилось — кантовский скептицизм устранялся, гегелевский “абсолютный идеализм” превращался в “абсолютный материализм”. Считалось, что “царство разума” — коммунизм — начнется с того момента, когда закончится период стихийного развития человечества (по Марксу, его “предыстория”). Марксисты утверждали, что с победой пролетариата классовая борьба, происходившая на протяжении всей истории цивилизации, закончится; государство как орудие насилия одного класса над другими отомрет, наступит общественное самоуправление.

Немецкий ученый истории и математики Освальд Шпенглер (1880— 1936) прославился как автор культурологического бестселлера “Закат Европы” (1914), выдержавшего в короткий срок более тридцати изданий. Секрет успеха книги, насыщенной огромным количеством идей и символических образов, относящихся к самым различным областям знания — от математики до религии, от физики до мифологии, — объясняется прежде всего живым художественным воображением автора, способным объединить тысячи разрозненных фактов в цельную пластическую картину. У Шпенглера нет длинных научных рассуждений, которыми заполнены произведения Канта и Гегеля, — он философ-художник, историк-портретист, культуролог-эстетик.

Исходное понятие Шпенглера, взятое из европейского романтизма, — “жизнь” как полнота, многообразие переживаний. Нечто первичное, но никак не сводимое к монотонному биологическому существованию. Жизнь — творческий порыв в будущее. Она не удовлетворяется никакими рамками, пределами и постоянно хочет превзойти сама себя. Жизнь лишь отчасти и символически выражает себя в культуре — в человеческих верованиях, образах, архитектурньгх сооружениях, социальных учреждениях. Жизнь — глубже и богаче культуры. Подобно Ницше, Шпенглер называл “жизнью” освобожденную от моральных оболочек “истину”, реальность, свободу духа, стремящегося к безграничному расширению, способность рисковать, играть.

Становление взглядов Альберта Швейцера(1875-1965) проходило в русле критики европейской философии второй половины XIX в. за утрату ею культурно-творческих ценностей и ориентиров. Позитивизм и сциентизм, по мысли Швейцера, ложно ориентировали культуру на приоритетное развитие материально-технологической ее стороны в ущерб духовной.

Согласно Швейцеру, нравственное содержание культуры — ее стержень, ее несущая конструкция. Поэтому “этический прогресс это существенное и несомненное, а материальный — менее существенное и менее несомненное в развитии культуры”⁵⁷. Несовпадение в темпах развития духовной и материальной сфер культуры, по мысли Швейцера, — реальное противоречие, выступающее одной из движущих сил ее прогресса. Но на характер развития культуры отрицательно влияет не только абсолютизация обществом материальной ее стороны. Превалирование духовной сферы в индийской и китайской культурах в течение длительного времени тормозило прогресс их материальной стороны. Швейцер ратовал за гармоничное развитие всех сторон, всех сфер культуры при непременном главенстве нравственной ее стороны. Именно поэтому мыслитель сам называл свою концепцию культуры моралистической.

Цивилизация— главное понятие, служащееАрнольду Тойнби(1889—1975) для организации всего конкретно-исторического материала¹⁰. Цивилизации разделяются им на три поколения. Первое поколение — примитивные, маленькие, бесписьменные культуры. Их много, и возраст их невелик. Они отличаются односторонней специализацией, приспособлены к жизни в конкретной географической среде; надстроечные элементы — государственность, образование, церковь, а тем более наука и искусство — в них отсутствуют. Эти культуры размножаются, подобно кроликам, и гибнут стихийно, если не вливаются благодаря творческому акту в более мощную цивилизацию второго поколения. Творческий акт затруднен статичностью примитивных обществ: в них социальная связь (подражание), регулирующая единообразие поступков и устойчивость отношений, направлена на умерших предков, на старшее поколение. В таких обществах правит обычай, и инновации затруднены. При резком изменении условий жизни, которые Тойнби называет “вызовом”, общество не может дать адекватного ответа, перестроиться и изменить образ жизни.

Проблемное поле семиозиса культуры, ее семиосферы занимает сегодня одно из главных мест в программе культурологических исследований. Большая часть этих исследований сосредоточилась вокруг проблем вербального языка, который в силу своей содержательной универсальности является основным средством передачи информации и общения людей и потому выполняет в культуре особые функции. Исследования вербального языка, являющегося естественной знаковой системой, способствовали становлению в начале XX в. семиотики как научной самостоятельной дисциплины и во многом повлияли на методологию анализа вторичных моделирующих систем. В семиотике язык описывается в трех измерениях — семантическом, синтаксическом и прагматическом³¹; и семиотический подход, таким образом, позволяет осмыслить язык как феномен культуры, исследовать строение семиозиса культуры в целом.

37. Философские концепции массовой и элитарной культуры: Ф.Ницше, Ортега-и-Гассет и др. Проблема «массового человека» в работе Ортеги-и-Гассета «Восстание масс».

Массовый человек утверждает свое равенство (точнее, дарованное ему право) не путем восхождения к высотам культуры, самосовершенствования, а путем низведения до себя окружающего его социума. Все эти новые блага и возможности он получает как готовый результат, подарок, не имея представления о процессе, о цене. Вокруг возникает множество новых соблазнов. Уверенность в своем праве получать, амбициозность полуобразованности, «комплекс самодостаточности» порождают в нем иллюзию фантастического всемогущества, вожделения будят к действию: потребовать свою долю общественных благ, даров цивилизации, причитающихся в силу специфически понимаемого «равноправия».

Рассматривая социально-культурную структуру социума, Ортега-и-Гассет фактически выделяет не два, а три его слоя: массу, элиту и промежуточный тип, условно «скромных тружеников». От массы их отличает именно скромность, самокритичность, большая осмотрительность в рассуждениях и действиях, неамбициозность, неагрессивность («мудрая пассивность»). То есть, по этико-психологическому складу этот тип приближается к духовной элите. Но в культурно-профессиональном, интеллектуальном, эстетическом планах между ними есть еще серьезная граница. Сознание людей этого типа, как и «человека массы», функционирует почти исключительно на обыденном, а не на теоретическом уровне, столь же склонно к упрощению, иллюзорности, хотя и включает критический, разумно-консервативный элемент. В «спокойные» для общества эпохи «скромный труженик» является его стабилизирующим элементом. Ему есть что терять: на своем социальном уровне он достаточно квалифицирован, обладает определенной профессиональной гордостью, стабильным жизнеобеспечивающим достатком, его не грызут сиюминутные вожделения и зависть.

Заслугой X. Ортеги-и-Гассета является прежде всего введение в научный оборот понятия «человек массы» (массовый человек)и анализ особенностей данного социокультурного типа в сопоставлении с типом представителя духовной элиты. Ортегианский культурцентристский подход обращает внимание на наметившееся нарушение прежнего динамического равновесия между элитой (высокодуховной и высококвалифицированной частью общества) и массой, на рост социального, а затем и культурного преобладания типа «человека массы», на опасность вульгаризации всей жизни общества, выхолащивания смысла и целей человеческого и общественного бытия в результате придания ценностям и вкусам последнего статуса эталонных, общечеловеческих ценностей. Специфика подхода заключается и в акценте на рассмотрение «массового человека» как субъекта современных социально-массовых явлений; появление и господство «человека массы» связывается с развертыванием в благоприятных социальных обстоятельствах «плебейских» субкультуры и типа личности, для которого характерны жажда социального возвышения, стремление к расширенному паразитарному потреблению, ограниченные культурные потенции и потребности.

Согласно Ортеге-и-Гассету, при нарушении «динамического равновесия» между массой и элитой, когда масса ниспровергает элиту и начинает диктовать свои «условия игры», возникает угроза деградации всех «надстроечных» сфер: политики, науки, искусства и др. Такое «вертикальное вторжение варварства» (В. Ратенау и X. Ортега-и-Гассет) угрожает цивилизации если не гибелью, то вырождением. Опасность такого рода возникает, по мнению испанского философа, на рубеже XIX-XX веков с выходом на арену истории относительно нового типа человека. Именно его, «человека массы», X. Ортега-и-Гассет сделал главным «персонажем» блестящего по форме философского эссе «Восстание масс» (1930). Введение этого понятия открывает простор для осмысления проблем «элемент массы», «латентная (потенциальная) масса», а также во многом создает основу для формирования нового, нетрадиционного подхода к изучению социально-массовых явлений.

Проблема элитыили аристократии в буквальном, а не историческом, классовом смысле, одна из самых античных. Чувствуем ли мы хоть йоту фальши, читая строки Платона об идеальном государстве: «...ничтожные вожделения большинства подчиняются там разумным желаниям меньшинства, то есть людей порядочных» (129, с. 203)? Ясна и чеканна и мысль Н.А. Бердяева: «Аристократия, как управление и господство лучших, как требование качественного подбора, остается на веки веков высшим принципом общественной жизни, единственной достойной человека утопией»