2. Структура объяснения

В названной работе К. Поппер обозначил свою модель следующим образом: «Дать причинное объяснение события — значит дедуцировать положение, описывающее его, используя в качестве посылок дедукции один или более универсальных законов с определенными единичными положениями — начальными условиями». Он наглядно продемонстрировал такую модель или схему объяснения на примере нити с грузом, который сводится к следующему. Пусть предметом объяснения будет разрыв некоторой нити. Итак, требуется объяснить событие (е), которое описывается с помощью единичного фактуального положения (Е): «Данная нить разорвалась». Предположим, что мы имеем другое событие (с), а именно: нить, нагруженную весом в два фунта, в то время как известно, что максимальная ее прочность соответствует нагрузке в один фунт. Пусть данное событие (с) описывает другое единичное фактуальное положение (С): «Данная нить нагружена весом, превышающим предел ее прочности». Затем мы должны отыскать такой каузальный закон, согласно которому событие типа (с) всегда с необходимостью ведет к событию типа (е). Подобную закономерность, или закон, можно выразить следующим высказыванием: «Всегда, если нить нагружена весом, превышающим предел ее прочности, то нить разрывается», т. е. положением (3). Данное положение можно схематически записать следующим образом: «Всегда, если (С), то (Е)».

Теперь мы можем выразить процедуру объяснения в виде дедуктивного вывода, который в приведенном конкретном примере будет выглядеть следующим образом:

Всегда, если нить нагружена весом, превышающим

предел ее прочности, то она разрывается (3).

Данная нить нагружена весом, превышающим предел ее

прочности (С).

Данная нить разорвалась (Е).

Общую схему, или модель, дедуктивного объяснения можно, таким образом, записать следующей формулой:

Всегда, если (С), то (Е)

С______________

Е

Как видим, объяснение является методологическим приемом, устанавливающим связь между объясняемым объектом и объясняющим законом. Положение, описывающее объясняемый объект, получает у К. Гемпеля и П. Оппенгейма название «экспланандум» (от лат. Explanandum — объясняемое), а положение, описывающее объясняющие условия, эти авторы называют «эксплананс» (от лат. Explanans — объясняющее).

Итак, экспланандумом в разбираемом выше примере выступает положение (Е): «Данная нить разорвалась»; а экспланансом являются положения (З) и (С) (т. е. положения, описывающие закон и начальные условия): «Всегда, когда нить нагружена весом, превышающим предел ее прочности, нить разрывается» и «Данная нить нагружена весом, превышающим предел ее прочности».

В приведенном примере К. Поппер разбирает предельно простой случай объяснения, поскольку он включает по одному положению о начальных условиях и о законе, а сам дедуктивный метод здесь имеет, так сказать, одноступенчатый характер.

Между тем К. Гемпель и П. Оппенгейм считают, что эксплананс включает, как правило, целый ряд положений, а дедуктивный вывод представляет собой сложную многоступенчатую процедуру.

Говоря о логической структуре метода объяснения, необходимо отметить, что она лишь внешне и на первый взгляд напоминает дедуктивный вывод. И в самом деле, при объяснении получается, будто бы из определенных посылок, т. е. из положений о законе и о начальных условиях, выводится, согласно правилам логической дедукции, заключение, т. е. положение об экспланандуме. На самом же деле все происходит совсем наоборот. Дело в том, что в процедуре объяснения мы имеем сначала только экспланандум, т. е. положение, соответствующее в дедуктивном выводе заключению. К этому экспланандуму мы должны отыскать эксплананс, который в дедуктивном выводе соответствует посылкам. Следовательно, в процессе объяснения с логической точки зрения выходит, что мы идем от заключения к посылкам. Другими словами, в данном процессе мы должны к заданному заключению подобрать такие посылки, из которых данное заключение могло бы вытекать дедуктивным путем. Это значит, что движение мысли при объяснении прямо противоположно по своей направленности ее движению при дедуктивном выводе. Ведь при этом последнем мы, как известно, мыслим в обратном направлении — от посылок к заключению. В силу сказанного представляется невозможным рассмотрение объяснения в качестве простой формы дедуктивного вывода.

Своим примером, который был рассмотрен нами выше, К. Поппер иллюстрирует образец объяснения, устанавливающего причинно-следственную связь между экспланансом и экспланандумом. Однако объяснение может быть не только каузальным (от лат. Causa — причина). Помимо причинного объяснения существует целый ряд некаузальных объяснений, таких как функциональное, структурное, субстратное и т. д. Нетрудно догадаться, что характер объяснения в этом отношении определяется именно содержанием закона как важнейшего элемента эксплананса. И в самом деле, если закон, под который подводится объясняемый объект или экспланандум, имеет причинно-следственное содержание, мы получим каузальное объяснение, если же он обладает функциональной природой, тогда мы имеем функциональное объяснение и т. д.

Надо заметить, что не все методологи и философы науки считают объяснение всеобщей функцией научного знания. Так, например, философская герменевтика, как уже было отмечено, строго ограничивает объяснение — и как функцию научного знания, и как методологический прием — рамками естествознания. Дело в том, что только в природе, которая составляет предмет естествознания, имеют место общие и повторяющиеся связи, только здесь господствуют причинно-следственные отношения и действует закон. В отличие от природы, в истории, в социокультурной реальности мы имеем дело с ценностями, с человеческими творениями и, стало быть, с явлениями уникальными и неповторимыми. Вот, собственно, почему в «науках о духе», в социогуманитарном знании метод объяснения в принципе не может быть применен. Здесь необходим совсем иной метод, который был бы нацелен не на установление каких-либо закономерных связей (поскольку таковых нет ни в культуре, ни в обществе), а на раскрытие и выявление замысла создателя изучаемой ценности. Следовательно, при изучении человеческих ценностей и их интерпретации мы должны исходить именно из замысла их создателей. Ведь без установления замысла непосредственного создателя некоего объекта в принципе невозможно его адекватное мысленное воспроизведение. Методом воспроизведения объекта путем установления замысла его непосредственного создателя как раз и выступает понимание или интерпретация. Данный метод реализуется через так называемую эмпатию (от англ. Empathy — вчувствование, проникновение), т. е. через «вчувствование». Дело в том, что только такой способ познания, как эмпатия, позволяет исследователю преодолеть все барьеры (пространственные, временные, культурные и т. д.), отделяющие его от настоящего создателя изучаемых культурных ценностей, и тем самым проникнуть в духовный мир последнего и как бы перевоплотиться в него.

Таким образом, можно сказать, что разработанная в герменевтике и предложенная якобы для преодоления неокантианского противопоставления естествознания социально-гуманитарному знанию концепция понимания или интерпретации на самом деле лишь предает этому противопоставлению, как мы имели возможность в этом убедиться выше, другой смысл. И действительно, рассматривая объяснение в качестве функции лишь естественных наук и считая понимание исключительной функцией социогуманитарного знания, философы-герменевтики тем самым, по сути, абсолютизируют различие между этими двумя типами научного знания. Поэтому можно сказать, что философская герменевтика исходит фактически из той же теоретической установки, что и неокантианство. Согласно данной установке, как уже подчеркивалось ранее, в истории и культуре, в отличие от природы, мы имеем дело с абсолютно уникальными, неповторяющимися событиями и явлениями, и потому ни о какой закономерности в исторической и культурной реальности даже речи быть не может. Только благодаря этому обстоятельству и вытекающему из него признанию наличия закономерных связей лишь в природной реальности герменевтике удается ограничить сферу применения объяснения рамками одного естествознания и, соответственно, полностью исключить возможность использования данного метода в социальных и гуманитарных науках и заменить его здесь методом понимания, который опирается на эмпатию, а не на общие понятия и знание законов.

Рассматриваемая позиция философской герменевтики не выдерживает критики. Конечно, нет сомнения в том, что герменевтику можно рассматривать и применять в качестве частного научного метода — метода истолкования и понимания (интерпретации) различных текстов. Она, собственно, и появилась именно как искусство истолкования, интерпретации, а стало быть, и понимания исторических, религиозных, политических и других текстов. Однако, на мой взгляд, отсюда неправомерно делать далеко идущие философские выводы и обобщения. Ведь невозможно (и недопустимо) без серьезного ущерба для философского познания превратить частный научный метод в целостную методологическую концепцию и философскую теорию. Следовательно, претензии герменевтики на статус философской концепции понимания являются, мягко говоря, проблематичными и даже сомнительными.

Один из главных просчетов философской герменевтики, сближающий ее с неокантианством, состоит именно в абсолютизации неповторимости или уникальности исторических событий и социокультурных явлений как таковых, а также в основанном на подобной абсолютизации отрицании закономерного характера этих явлений. На данной проблеме я остановился более подробно в первой главе, поэтому здесь позволил себе воспроизвести и напомнить лишь главное. Во-первых, уникальность или неповторимость не являются признаком, присущим одним лишь социокультурным явлениям. Любое явление действительности, включая и объекты природы, по-своему уникально и неповторимо. Во-вторых, любое явление действительности помимо признаков, отличающих его от других явлений, обладает и такими свойствами, в которых оно обнаруживает сходство или даже тождество с этими явлениями. Следовательно, не только естественные объекты, объекты природной действительности, но и события истории и явления социокультурной реальности могут иметь между собой нечто общее и повторяющееся.

Таким образом, философы-герменевтики полностью разрывают связь между объяснением и пониманием, фактически противопоставляют их друг другу как методологические процедуры, как функции научного знания. В отличие от них некоторые другие исследователи (например, Вернер Гейзенберг) придерживаются прямо противоположной позиции, заключающейся в полном отождествлении объяснения и понимания в качестве методов или функций научного знания.

Между этими двумя крайними позициями находится третий вариант интерпретации отношения между объяснением и пониманием, который мы находим, например, в марксистской методологической концепции. В диалектико-материалистической методологии снимается, т. е. преодолевается как абсолютное различие, так и полное тождество между объяснением и пониманием. Согласно марксистскому методологическому подходу, объяснение и понимание находятся друг с другом одновременно в отношении и различия, и тождества. Они тождественны между собой в том, что являются способами осмысления и познания реальности и в качестве таковых одинаково присущи как естествознанию, так и гуманитарным наукам. Различие же между ними выражается, прежде всего, и главным образом, в том, что объяснение во всех его конкретных формах или видах выступает функцией научного познания, чего нельзя сказать о понимании. Дело в том, что не все виды понимания имеют отношение к научному познанию. Так, например, понимание как адекватная интерпретация значения слов либо каких-то иных знаков или понимание как осмысленное восприятие переживания и чувств других людей не обладают сами по себе научной ценностью. Именно поэтому подобные виды понимания остаются вне поля зрения методологии науки. Совсем другое дело — понимание, непосредственно и тесно связанное с объяснением, т. е. так называемое научное понимание, которое реализуется в форме понятийного осмысления ученым существенных, необходимых связей между явлениями, законов их функционирования и развития. Естественно, только данный вид понимания имеет методологическую значимость, поскольку только он сопоставим с объяснением как методом и функцией научного знания.

Итак, функции научного знания, т. е. главные задачи, решаемые наукой в познании, прежде всего, заключаются в описании, объяснении и понимании явлений действительности. Следовательно, можно сказать, что наука описывает эти явления для того, чтобы объяснить и понять их. Однако, достигнув этого, наука не может ограничиваться только им как своей конечной целью. Дело в том, что она имеет еще одну важнейшую задачу или функцию, которая заключается в предвидении, в установлении будущего (или бывшего) состояния изучаемых явлений.

Теперь можно составить следующее общее представление о функциональном статусе научного знания: наука описывает явления, чтобы объяснить и понять их, а объясняет и понимает их, чтобы предвидеть их изменение и развитие.