2. Наука как социальный институт

Бытие науки, как уже отмечалось, включает в себя и ее статус в качестве социального института. Институционализация науки (т. е. превращение ее в относительно самостоятельный социальный институт) происходила по мере ее автономизации и профессионализации. Автономизация науки в собственном смысле берет свое начало еще в эпоху Нового времени. Хотя, конечно, своим историческим основанием она, несомненно, имела начавшийся еще в эпоху средневековья процесс освобождения философии (а вместе с ней и зачатков научного знания) из-под диктата ортодоксальной религии, деспотизма церкви и всевластия религиозной идеологии. Своим социально-экономическим основанием данный процесс, несомненно, имел начавшееся тогда первоначальное накопление капитала. Его общетеоретической, философской основой, служили, как уже было отмечено, теория двойственной истины и формирующийся на ее базе принцип автономии науки, который лежал в основе и, по сути дела, определял деятельность исторически первого европейского научного сообщества — Лондонского королевского общества естествоиспытателей.

Вместе с тем начиная с XVII столетия, все более углубляется вера в самоценность науки, в ее исключительную значимость для функционирования и развития общественного целого. В эпоху Просвещения и особенно в XVIII столетии просветители, как правило, смотрели на науку не иначе, как на решающую движущую или преобразующую социальную реальность силу. Именно на нее, на научно-технический прогресс они возлагали надежды, мечтая об избавлении человечества от голода, нищеты, болезней и других недугов.

С конца XIX и начала ХХ столетий процесс институционализации науки вступает в новую фазу, характеризующуюся следующими двумя существенными, взаимосвязанными между собой моментами: все большей экономической эффективностью научных исследований и необходимостью профессионализации научной деятельности. Первый из указанных моментов со временем приводит к формированию так называемой большой науки как своеобразного синтеза науки, техники и материального производства. В результате появляются целые научно-исследовательские институты при больших производственных объединениях. В этой новой, так называемой научно-технико-производственной сфере существенно сокращается временной интервал между научными разработками и техническими проектами, с одной стороны, и их практическим применением и внедрением в производство — с другой. Наука (и техника) становится стороной или аспектом производственного процесса. Это как раз и означает превращение науки в непосредственную производительную силу. Тем самым она оказывается не только элементом духовной культуры, но и составляющей материальной культуры. Говоря иначе, современная наука становится своеобразным двуликим Янусом: она нацелена одновременно на удовлетворение духовных и материальных запросов и отдельной личности (ученого), и общества в целом. Более того, деятельность ученого сегодня мотивируется и стимулируется не только и не столько духовными запросами, связанными с поиском истины, сколько стремлением получать наибольший производственный эффект, наибольшую практическую выгоду. Во всяком случае, таков сегодня социальный заказ, адресованный науке и технике. Естественно, данное обстоятельство — все большее вовлечение науки в экономический оборот общества, постоянно возрастающая угроза ее коммерциализации — не может не вызывать серьезных опасений, беспокойства и озабоченности у многих современных ученых.

Что же касается профессионализации науки, превращения занятия ею в отдельную профессию, то она, хотя и началась довольно давно, все еще продолжает набирать силу и стала настолько существенным моментом (характеристикой) современной научной деятельности, что образы ученого-любителя, ученого-самоучки, ученого-одиночки и ученого-энциклопедиста канули в лету. Время дилетантов и самоучек-одиночек в науке давно прошло. Современное научное знание в любой сколько-нибудь целостной сфере научного познания стало настолько обширным по объему, богатым по содержанию и сложным по структуре, что овладеть им сегодня без специальной академической подготовки уже невозможно. Наука становится профессией и в том смысле, что ей необходимо посвящать всю жизнь. Она превращается в источник существования для тех, кто выбрал ее в качестве рода своей деятельности и решил отдать ей все свои силы и время.

Следовательно, профессионализация науки находит свое выражение в образовании особой социальной прослойки, выбирающей научную деятельность в качестве рода своих профессиональных занятий — прослойки ученых. Со временем ученые приходят к тому, что им необходимо объединяться в большие коллективы, в так называемые научные сообщества, чтобы лучше, эффективнее организовать и упорядочить свою профессиональную деятельность. Понятие «научное сообщество» ввел в оборот британский ученый-химик и философ науки венгерского происхождения Майкл Полани (1891–1976). Оно получило признание среди специалистов и стало широко применяться в научной и философской литературе после выхода в 1962 году книги американского учёного и философа науки Томаса Куна (1922–1996) «Структура научных революций», где развитие научного знания представляется в виде процесса, реализуемого через деятельность научного сообщества. Следовательно, именно научное сообщество стали рассматривать в качестве творца научного знания.

Учёные довольно рано поняли всю важность постоянных контактов и обмена мнений между ними и поэтому стремились создавать такие координирующие их профессиональную деятельность коммуникативные структуры, как “Республика учёных”, “Научная школа”, “Невидимый колледж”, “Академий наук” и другие. В данных структурах проходили научные дискуссии по разным научным проблемам, отдельные учёные докладывали о результатах своих исследований и выносили на суд своих коллег свои научные достижения и, таким образом, различные научные идеи, теории и концепции проходили свою апробацию. Поэтому можно сказать, что ещё на этапе своего становления современная наука развивалась не только и не столько усилиями отдельных учёных, сколько совместными усилиями многих учёных. Следовательно, научное производство с самого начала носило скорее коллективный, нежели индивидуальный характер. Данный факт подтверждает и современное состояние науки и научной деятельности, в котором научное сообщество как исторический наследник указанных выше структур выступает подлинным творцом и двигателем научного прогресса.

В своей названной книге Е. Кун определяет научное сообщество через вводимое им понятие “Парадигма”, поскольку рассматривал его как группу учёных-единомышленников, которые в своей профессиональной деятельности исходят из определённой парадигмы и строго придерживаются её. Под парадигмой (от греч. Paradigma – пример, образец) он подразумевает «признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решений научному сообществу». Иными словами парадигму можно определить как совокупность теоретических, методологических, технических и ценностных установок, образующих основу научных исследований, производимых в данный исторический момент. Примерами парадигмы могут служить эвклидова геометрия, классическая механика, теория относительности, квантовая теория, дарвинская эволюционная теория и т.д.

Как явствует из сказанного, Т. Кун определяет понятие парадигмы через понятие научного сообщества, а это последнее понятие он трактует при помощи первого. Это значит, что он фактически впадает в тавтологию, в логически круг, выйти из которого он решает через конкретизацию своего представления о парадигме при помощи своего учения о так называемой “дисциплинарной матрице”, которое он, как увидим дальше, разрабатывает в дополнении к изданию 1969 г. своей вышеупомянутой книги. Что же касается понятия научного сообщества, то он стал трактовать его как группу или коллектив учёных, которые имеют:

а) общую или схожую научно-профессиональную подготовку и, следовательно, учились у учёных-единомышленников по одним и тем же учебникам, получили одинаковое образование и обладают одинаковыми или схожими профессиональными навыками;

б) один и тот же предмет научных исследований, единый взгляд на его содержание и границы;

в) единое понимание целей и задач своей науки и её взаимоотношение с социокультурной средой;

г) относительно единодушные профессиональные суждения;

д) единую систему обучения и подготовки своих учеников;

е) достаточно большое взаимопонимание и относительно полную коммуникацию между собой.

Научное сообщество составляет собой, по мнению Т. Куна, достаточно сложную структуру, в которой он различает несколько элементов или уровней. Первым, самым высоким и всёохватывающим уровнем выступает сообщество, включающее всех учёных-естественников, т.е. сообщество всех естествоиспытателей. Принадлежность к данному сообществу достаточно просто определяется путём установления, относится ли область научных занятий соответствующего учёного к естествознанию, к наукам о природе или нет.

Следующий уровень в указанной структуре образует сообщество тех учёных, которые занимаются проблемами, относящимися к какой-нибудь отдельной области естествознания, как, например, физики, химии, биологии и т.д. Следовательно, данный уровень выражает собой отдельное сообщество, объединяющее только физиков, или химиков, или биологов и т.д. Необходимо заметить, что и здесь не составляет особого труда определить принадлежность того или иного учёного к одному из подобных научных сообществ. Единственная трудность может возникать, пожалуй, только при определении статуса тех учёных, которые работают в так называемых буферных, пограничных зонах между отдельными областями естествознания.

Третий уровень в структуре научного сообщества образуют та группа учёных, которые заняты научной работой в какой-нибудь относительно самостоятельной сфере той или иной отдельной естественной науки. К подобным сферам можно отнести такие науки, как органическая химия, физика элементарных частиц, микробиология и т.п.

В отдельную структуру Т. Кун выделяет тех учёных, которые одновременно или последовательно принадлежат к двум (и больше) научным сообществам. Наиболее талантливые из них образуют небольшие сообщества или, как говорит Т. Кун, «те элементарные структуры», которые выступают зодчими научного знания, основателями новых направлений в науке. Здесь он, несомненно, вторит своему соотечественнику, математику и основоположнику “Кибернетики ” Норберту Винеру (1894-1964), который ещё до него обратил внимание на то обстоятельство, что самыми перспективными в плане дальнейшего развития науки являются именно пограничные области между ними.

Слабым моментом в представлениях Т. Куна о научном сообществе является то, что он считал коммуникацию, взаимопонимание в лучшем случае свойством, присущими только отдельному узколокальному научному сообществу, но никак не характерными для различных научных сообществ. Подобный взгляд с логической необходимостью следует из концепции неизмеримости конкурирующих научных теорий, которая полностью разделяется Т. Куном. Между тем реальное положение научных сообществ и их взаимоотношений показывает, что дело обстоит далеко не так. Во-первых, вопрос о коммуникации между научными сообществами, принципиально различающимися между собой по предмету и роду научных занятий своих членов и их взаимопонимании по вопросам, касающимся содержания их научного творчества, сам собой отпадает. И в самом деле, о каком взаимопонимании может идти речь между, скажем, микробиологом, астрофизиком и литологом по вопросам, непосредственно относящимся к научной компетенции того или иного из них. И здесь дело совсем не в том, что теории, формируемые данными разными учёными, являются формально несоизмеримыми между собой, а в том, что они содержательно разные, т.е. различны по своему предмету, поскольку описывают различные фрагменты действительности. Следовательно, именно такое существенное различие предметных областей их научных занятий делает в принципе невозможными какие-либо дискуссии между ними по той проблематике, которыми занимается каждый из них. Поэтому вопрос о коммуникации между научными сообществами, к которым принадлежат учёные, изучающие различные фрагменты действительности, по вопросам конкретного содержания своей научной деятельности теряет свой смысл. Во-вторых, поскольку различные фрагменты действительности, изучаемые разными науками, представляют собой на самом деле различные аспекты единого, общего и целого предмета научного знания, то именно поэтому между ними должны существовать и реально существуют точки соприкосновения, общие моменты. Данные моменты получают свои выражения в общих принципах научного познании, таких, например, как познаваемость мира, объективность его существование, закономерный характер связей между его явлениями и происходящих в нём процессов и т. д. Эти принципы, на самом деле, составляют исходные императивы любой научной деятельности и именно поэтому могут служить, как мне представляется, широким основанием для коммуникации и взаимопонимания между самыми различными научными сообществами по общим вопросам научного познания. В-третьих, научная деятельность, а, следовательно, и её продукт – научное знание, как и любое другое явление, имеют помимо своего содержания ещё и свою форму. Поэтому они обладают строго определёнными структурой, функциями, методами и целевыми установками, которые отличают их от других видов деятельности и иных типов знания. И всё, что характерно для научного знания и научной деятельности в указанных отношениях, несомненно, является предметом общего признания всех научных сообществ без исключения. И в самом деле, нет такого научного сообщества, которое отрицало бы, например, значение объяснения как функции научного знания или же вместе разума и эксперимента апеллировало к вере в качестве исходного источника и основания для формирования своих научных представлений. Наличие же общих внутринаучных ценностей, несомненно, может служить и в самом деле служит широкой основой для коммуникации и взаимопонимания между самыми различными научными сообществами (если не сказать, всеми научными сообществами) во всех вопросах, касающихся общих и существенных внутренних стандартов научно-познавательной деятельности в целом.

В свете всего сказанного становится весьма проблематичной, а то и прямо некорректной установка Т. Куна, сильно ограничивающая или даже вовсё отрицающая возможности коммуникации и взаимопонимания между научными сообществами.

Профессионализация и институционализация науки привели к ее превращению в важный социальный институт, в действенный элемент общественной структуры. Роль и значение науки в качестве фактора функционирования и развития общества стали сегодня настолько значительными, что жизнь современного человечества была бы без нее просто немыслимой. Став важным элементом структуры общества, наука начинает активно взаимодействовать с экономикой, политикой и другими элементами данной структуры. Выше говорилось о превращении науки в непосредственную производительную силу общества. К этому следует добавить, что и она, в свою очередь, испытывает активное влияние со стороны производства, экономической жизни общества. Уже сам факт ее появления был обусловлен потребностями производства, а ее развитие во многом определяется экономическими запросами общества.

Что же касается политики, то и она сразу же вовлекает науку в орбиту своего влияния. И в этом нет ничего удивительного. Ведь, как точно подметили в свое время Р. Бэкон, а затем и Ф. Бэкон, знание — это сила, а государственная власть всегда была не прочь использовать эту силу в собственных интересах. В связи этим интересно заметить, что в своей концепции “Мегамашины” американский историк, социолог и философ техники Льюис Мэмфорд (1895-1990) попытался обосновывать свою идею о контроле государственной власти над знаниями как необходимом условии её существования. Под мегамашиной он понимал ту новую социальную организацию, структуру или пирамиду, которая формировалась вмести с появлением царской власти, сменившей власть сельской общины на рубежах IV-го и III-го тысячелетий до н. э. И в зависимости от того или иного выделенного им компонента данной структуры или аспекта её деятельности он называет её то “невидимой”, то “человеческой”, то “трудовой”, то “военной”, то “бюрократической” машиной, а собирательно – “Мегамашиной”. В своём учении о мегамашине Л. Мэмфорд выделяет два основных условий, необходимых для существования института царской власти и функционирования мегамашины вообще, а именно: а) надёжная организация знаний и б) развитая система отдачи, исполнения и проверки реализации приказов. Первое из данных условий обеспечивалось жречеством, без активной поддержки и помощи которого институт царизма не мог бы существовать, второе – бюрократией. Следовательно, для безоблачного существования царской власти знания, как естественные, так и сверхъестественные, их организация и контроль над ними должны оставаться в руках её важнейшей опоры – жреческой элиты. Говоря иначе, эти знания объявлялись жреческой монополией, жреческой собственностью. Ведь только при соблюдении такого жёсткого условия, а стало быть, лишь при тотальном контроле над информацией и её дозировании для широких слоев населения можно было обеспечивать слаженность работы мегамашины и беречь её от разрушения. В противном случае, т.е. при разглашении «тайн храма» и обнародовании закрытой информации мегамашина непременно приходит в упадок и в конечном итоге разрушается и гибнет. Более того, положение дел в данном отношении обстоит сегодня далеко не лучшим образом. Так, по мнению Л. Мэмфорда, «язык высшей математики и компьютеризации восстановили сегодня и секретность, и монополию знаний с последующим воскрешением тоталитарного контроля над ними».

Таким образом, можно с уверенностью сказать, что наука никогда не была и никогда не будет внешней по отношению к государственной машине реальностью, на которую власти предержащие взирали бы равнодушно и безразлично. Как раз наоборот, она всегда была и остается, говоря словами М. Фуко, «диспозитивом (от францу. Dispositif — порядок, расположение) власти», а, следовательно, и средством, используемым для её легитимации, оправдания и защиты.

В своем регулировании научной деятельности государство прибегает к самым различным средствам — таким как установленная система образования, материальное и моральное поощрение «угодных» ученых и наказание «неугодных», институт «государственной тайны» и другие запретительные нормативы в отношении научной деятельности, заказы на те или иные научные разработки и проекты и связанные с этим государственные субсидии и т. д. Все эти меры самым непосредственным образом сказываются на характере функционирования и ходе развития науки как социального института, либо сдерживая данные процессы, либо, наоборот, содействуя им. Но и наука со своей стороны оказывает активное воздействие на государственную власть и другие политические институты общества. Так, например, научно обоснованные методы управления государством и манипуляции массами становятся сегодня крайне необходимым условием существования государственной власти, особенно в так называемых цивилизованных странах. Власти предержащие сегодня вынуждены отказаться от применявшихся в недалеком прошлом грубых методов управления и открыто насильственных форм принуждения и заменить их более утонченными, научно обоснованными и эффективными способами организации своей деятельности, связанной с руководством государством и управлением массами.

Куда меньшее влияние на науку оказывают так называемые внегосударственные формы власти: власть капитала, церкви, средств массовой информации и т. д. Правда, все эти институты внегосударственной власти в гораздо большей степени испытывают на себе влияние самой науки. В этом можно убедиться, наблюдая, например, за тем, как под натиском науки религия сегодня вынуждена заниматься самообновлением. Кто мог подумать совсем недавно, что Ватикан способен реабилитировать Галилео Галилея. И все же, это случилось: 31 октября 1992 года Римский Папа Иоанн Павел II официально признал, что действия инквизиции в отношении Галилея, вынудившие его в 1633 году публично отречься от коперниканской гелиоцентрической теории, были ошибкой. Данный факт говорит не только об исключительном мужестве и нестандартном мышлении такого гуманиста, каким был Папа Иоанн Павел II, но и отчетливо показывает, что религиозные институты вынуждены под давлением научных достижений перестраивать свою деятельность.