1. Европейский мир на исходе Нового времени

Мир этих десятилетий энергично и последовательно принимал форму индустриальной цивилизации. Машинное производство в ходе мощнейшего промышленного переворота стало веду­щим в странах Западной Европы, а затем Америки и России. Социально-политические процессы, происходящие в отдель­ных государствах, отдавались эхом в жизни других народов. Непрерывные войны, революции, кризисы и реформы сопро­вождались не менее энергичными процессами осмысления происходящего. Отживающие отношения клеймились как за­стойные и реакционные, а складывающиеся объявлялись «разумными», «естественными, «свободными». Бурное, темпе­раментное развитие общества во всех сферах его существова­ния вызывало интеллектуальное неприятие любой формы спо­койствия и активный интерес ко всем проявлениям жизни: природа и человеческая личность, техника и сфера искусства, общество и космос - все подвергалось анализу и осмыслению. В познании исчезли запретные области, дерзкое любопытство и независимое воображение превратились из недостатков в необходимые условия плодотворной умственной деятельности. Прогресс в промышленности стимулировал развитие техни­ки. В это время усовершенствуется прядильное и ткацкое обо­рудование; появляется универсальная паровая машина Дж. Уатта (1784) и металлический токарно-винторезный ста­нок Г. Модели (1797); начинается эксплуатация первых паро­ходов (1807) и железных дорог (1825); А. Вольта изобретает химический источник тока (1800), П.Л. Шиллинг - электро­магнитный телеграф (1832), М.Г. Якоби - электродвигатель (1834), Л. Дагер - фотографию (1839). Последняя треть XIX в. одаривает человечество величайшими техническими достиже­ниями: телефон и паровая турбина, фонограф и электростан-

189

ция Т.А. Эдисона, автомобиль с двигателем внутреннего сго­рания, радио, кино, рентгеновский аппарат.

Наука, испытав революционный толчок в XVII в., после­дующие столетия набирает темпы развития, обгоняя запросы техники (См. приложение 1 к главе). Делаются не просто оригинальные открытия в традиционных науках, а формиру­ются новые направления в математике и физике, биологии и медицине. Постепенно и прочно облекаются в научную форму сведения об обществе: филология и педагогика, экономика и история становятся сферами объективного знания.

В этой буре экономических новаций, политических стра­стей, интеллектуальных взлетов Германия представляла собой тихую заводь. Тридцатилетняя (1618 - 1648) и Семилетняя (1756 - 1763) войны довели ее до полного истощения. Полити­чески и экономически она была раздроблена («Священная Римская империя германской нации» объединяла 360 само­стоятельных государств), сохраняла цеховой строй, остатки крепостного права. Попытки распространения передовой тех­ники в Германии привели к разрушению ремесленного произ­водства, но не вызвали промышленного развития. Революци­онные успехи Франции возбудили немецкую общественность, но не подвигли ее к действиям. Обращаясь к французам, Ген­рих Гейне говорил: «У нас были возмущения в мире мыслей, точно так же, как у вас в мире материальном, и при разруше­нии старого учения мы горячились так же, как вы при штурме Бастилии».

Немецкая интеллигенция довольно быстро разочаровалась в результатах Великой Французской революции, испугалась ее методов, энергичного напора; национальная гордость немец­кого мешанина оказалась глубоко задетой военными победами Наполеона в Германии. Быстро наступило охлаждение и к идеалам Просвещения. Серьезную настороженность вызывали утверждающиеся образцы буржуазного утилитаризма. Пораже­ние наполеоновской Франции было встречено в Германии с необыкновенным энтузиазмом, ибо оно давало шанс продлить традиционное существование, сохранить в неприкосновенно­сти старые порядки. Не случайно не вызвало сопротивления осуществление «железом и кровью» объединения немецких государств под эгидой Пруссии, в которой наибольшим влия­нием пользовались крупные землевладельцы-юнкеры.

Жесткий политический порядок канцлера Бисмарка оставлял единственную сферу для индивидуального самовыражения, свободы творчества, независимости духа: сферу разума.

190

Обычно мы связываем появление значительных личностей в истории с великими эпохами. И накопили достаточно под­тверждений для подобного вывода. Но, как правило, речь в этих случаях идет в основном о политиках и практиках в сфе­ре экономики и техники, лидерах национальных движений, религиозных течений. Великих философов рождали иные ус­ловия: застойные и гнетущие, безысходные и мрачные. Так было накануне Великой Французской революции, когда револю­ция интеллектуальная предшествовала революции социальной.

Германия в конце XVIII века переживала далеко не лучший этап в своем развитии. Глубокая неудовлетворенность реаль­ными процессами сопровождалась духовным конструировани­ем идеальных образцов социальных состояний и отношений. Этот эмоциональный порыв нашел ранее всего свой выход в искусстве: мировая поэзия и литература обогатились такими гигантами, как Шиллер, Гете, Гельдерлин, Новалис, Гофман, Гейне, братья Гримм; в музыкальной культуре прозвучали имена Моцарта, Шуберта, Гайдна, Бетховена, Вебера.

Но, пожалуй, самые захватывающие процессы в это время протекали в философии. Практически все мировоззренческие проблемы нуждались в переосмыслении. Мир в представлени­ях граждан той эпохи рассыпался и раскалывался, он пришел в движение. А потому и восприятие его было фрагментарным. Как писал Гете. «Изолированно обходились с каждой деятель­ностью; наука и искусство, ведение дел, ремесло и все, что угодно, каждое двигалось в замкнутом круге. Занятие каждого всерьез бралось только им самим и по-своему, поэтому-то он и работал только для себя и по-своему, сосед оставался ему совершенно чуждым, и они оба взаимно чуждались друг друга. Искусство и поэзия едва соприкасались, о живом взаимоот­ношении нельзя было и думать; поэзия и наука казались в величайшем противоречии.

Тем самым, что каждый круг деятельности замыкался, в каж­дом из них обособлялась, расщеплялась манера действовать. Даже малейшее дуновение теории вызывало страх, ибо более столетия боялись ее как привидения и при любом фрагментарном опыте в конце концов бросались в объятия самым пошлым представлени­ям. Никто не хотел признавать, что в основе наблюдения может лежать идея, понятие, способное стимулировать опыт и даже по­могать обретению и изобретению».¹

¹ И.В. Гете. Избранные философские произведения. М., 1964, с. 71.

191

Всеобщность, всеохватность происходящего в мире поро­дили потребность в создании универсальных теорий, систем миропонимания, с помощью которых стало бы возможным освоить культуру всей эпохи. Задача такого диапазона соответ­ствует только философии. Но в истории человечества лишь немецкой классической философии удалось не только выдви­нуть и осознать подобную цель, но и достичь ее.