2. Мистическое знание

Относительно мистического опыта в полной мере сохраняют свою актуальность выводы, которые сделал классик его изучения У. Джемс. В частности, он отметил два момента:

а) исключительное многообразие мистики, которое практически не поддается какой-либо концептуальной унификации;

б) очевидность мистического знания для самого мистика-адепта и его абсолютную не очевидность и проблематичность для другого сознания, т.е. принципиальную не интерсубъективность мистических переживаний⁴.

В этой связи наш подход к анализу мистики будет сугубо "кантовским": мы ничего конкретно не будем утверждать о самом содержании мистических переживаний, о том что непосредственно видит мистик в состоянии транса; но зато мы имеем основания для вполне рационального, хотя и неизбежно гипотетического, ответа на вопрос "как и посредством чего такой опыт вообще возможен?".

Начнем с того, что было бы неправильным отождествлять мистику с религией, хотя соблазн такого отождествления и понятен, учитывая присутствие в любой религии мощного мистического элемента. Однако многие исследователи обоснованно отмечают, что мистический опыт может быть внетеистическим и даже внерелигиозным.

Пантеистические формы мистики выявил еще У. Джемс¹, а ряд авторов выделяет, помимо ее теистической и пантеистической разновидностей, также светский "этический мистицизм", когда непосредственно ощущается связь между всеми живущими людьми², и даже атеистический "виталистический мистицизм", когда утверждается возможность переживания единства "вселенского потока жизни"³ .

Собственно, и внутри церкви отношение к мистике всегда было далеко неоднозначным. Достаточно вспомнить средневековую борьбу между рационалистической схоластикой (линия Фомы Аквинского) и мистикой (линия Св. Бернара). Любопытно, что внутри православной мистики ряд отцов церкви различает собственно "религиозное откровение" и визионерско-мистический опыт.

Так, крупнейший мистик Исаак Сирин совершенно четко разводит "мистическое видение", которое всегда субъективно и ненадежно; и объективное "откровение сердца", о котором речь у нас еще впереди⁴.

Другой авторитет - Максим Исповедник - различает мистическое "созерцание вещей незримых" и высшее - благодатно-сердечное пребывание в свете Троицы, дающее подлинную личную веру и знание Бога⁵.

Впоследствии различия между "подлинной" (церковно-религиозной) и "вульгарной" (еретической) мистикой проведет Л.П. Карсавин, в частности, в работе "Мистика и ее значение в религиозности средневековья"¹.

П.А. Флоренский наряду с подлинно религиозным выделит "безблагодатный" вариант мистического созерцания, в основе которого "лежит подлинный опыт, который, однако, преломляется через призму "психологизмов" и наряду с ценными мистическими открытиями способен приводить к аберрациям и ошибкам" ².

Мистическим даром «созерцания вещей незримых» были наделены крупные поэты типа Данте, У. Блейка, М.Ю. Лермонтова, У. Уитмена, Д. Андреева, а также духовидцы-визионеры типа Э. Сведенборга или Ванги.

Однако подлинный мистический опыт достаточно редок и доступен лишь индивидам, наделенным особым даром. Этот дар мистического созерцания имеет, по-видимому, связь с какими-то, пока еще плохо исследованными, материально-несущими формами переноса и хранения информации (идеально-сущего содержания) во Вселенной и может быть связан со способностью к переживанию запредельного потока пророческих образов, в которых человеку могут непосредственно открыться иные слои реальности и более или менее целостные картины прошлого и будущего. Часто мистический опыт связан с переживанием единства и целостности мироздания, совпадая с праджня-интуиций³; иногда - с яркими и трагическими картинами приближающейся катастрофы, как в поздней графике Леонардо да Винчи или в сновидениях К,Г. Юнга накануне первой мировой войны⁴. Порой, напротив, мистическое озарение мгновенно приобщает к каким-то высшим ликам и сферам бытия, так что над разгадкой приоткрывшейся тайны потом мучительно бьется рациональная мысль мистика-визионера. Таково знаменитое мистическое постижение Софии-Премудрости Божией В.С. Соловьевым, воспетое в его поэме “Три разговора”. Здесь мы имеем дело с реальностью мыслеобразов, где разнородные визионерские образы как бы "нанизываются" на единую "нить" смысла, зачастую совершенно непрозрачного для нашего обыденного рассудка. В данной связи на ум приходит символ четок или бус.

Опыт подобного рода, по определению, является принципиально недоступным для другого сознания (разве что в косвенной форме притч, художественных образов, графических символов и т. д.). Поэтому не следует, как это часто бывает, отождествлять с подлинной мистикой, предпочитающей молчать о невыразимом, разного рода иррациональные оккультно-эзотерические тексты, претендующие на исчерпывающее раскрытие высших тайн бытия.

Такие претензии, как показывает история и нынешняя практика оккультизма, очень часто являются плодом типичного шарлатанства или психических заболеваний. В лучшем случае здесь присутствует попытка рационализации чисто субъективных психологических переживаний и фантазий, не имеющих общезначимого характера и потому оставляющих при своей текстовой объективации ощущение “рационалистически-механистической безвкусицы” по точному выражению С.Н. Булгакова. К последнему типу относятся, например, многочисленные опусы антропософа Р. Штайнера.