62 Философское учение о знании.

Трудно дать определение знанию, так как это понятие является одним из самых общих, а общим понятиям дать определение сложно. Во-вторых, существует много видов знаний, их трудно уложить в один ряд.

В обычной жизни знания – это убеждения, которые соответствуют реальному положению дел и которые имеют определенные основания.

Стандартная гносеологическая трактовка знания включает в себя три условия:

1. условие истинности. С знает Р, если истинно, что Р.

Например, я знаю, что С-П расположен севернее Москвы, если С-П действительно расположен севернее Москвы.

2. Условие убежденности. Если С знает Р, то С убежден в П.

Например, если я говорю, что в России есть президент, то я верю, что он действительно существует.

3. Условие обоснованности. С знает Р, когда может обосновать свое убеждение. Это условие позволяет отграничить знание от догадок и случайнстей. Например, если мы спросим трехлетнего ребенка, сколько планет в Солнечной системе и он ответит девять, то мы решим, что это просто случайность, так как скорее всего он не сможет обосновать свой ответ.

Таким образом, исходя из этих трех условий, можно дать следующее определение следующее определение знанию. Это адекватное и обоснованное убеждение . Но и это не совсем точное определение. Например, рабочую гипотезу тоже считают знанием, но в верности выдвигаемых гипотез ученные не всегда уверены.

Существуют несколько видов знаний.

1. Знание- как. Например, Я знаю, как играть на гитаре.

2. Знание-знакомство. Например, я знаю Иванова 10 лет.

3.Знание-что. Например, я знаю, что сумма углов треугольника равна 180 градусам.

В эпистемологии главное внимание уделяется знанию-как. Только его можно оценивать как обоснованное и необоснованное, истинное и ложное.

В философии большое внимание уделяется соотношению знания и веры.

С точки зрения гносеологии вера – принятие того или иного положения без какого-либо обоснования.

Когда человек говорит, что он что-то знает, то это означает, что достоверность сказанного подтверждена для него либо эмпирически, опытным путем, либо эта достоверность есть следствие каких-либо рассуждений, опирающихся опять-таки на достоверное основание, т.е. на знание. Но у любого знания должно быть достоверное начало. А подтверждением этого начала может служить начало начал и так до бесконечности. Остановить это процесс обоснования можно, лишь допустив возможность принятия некоторого начала без предварительного обоснования, т.е. принять его на веру.

Таким образом, если знание допускает возможность сомневаться в его достоверности, то вера требует безусловного принятия некоторого положения, исключает саму возможность сомнения и не приемлет критики. В этом смысле вера противоположна знанию.

Кроме гносеологического подхода к пониманию веры существует подход, при котором вера рассматривается как основа религиозного мировоззрения.

В этом случае вера характеризуется принятием религиозных догматов, преданным служением Богу, неукоснительным соблюдением религиозных ритуалов, предписаний и запретов.

Элементы веры сопровождают и процесс научного познания.

Для математического знания, например, важны те или иные аксиомы. Для физики – те или иные теоретические положения. Выбор в качестве начал аксиом Евклида дает классическую геометрию, которая хорошо сочетается с физикой Ньютона, выбор в качестве аксиом Лобачевского приводит к неевклидовой геометрии, которой соответствует неклассическая физика Энштейна.

 ПОНИМАНИЕ И ОБЪЯСНЕНИЕ — две взаимосвязанные процедуры герменевтики. Понимание — процедура проникновения в другое сознание посредством внешнего обозначения, которая составляет, наряду с интерпретацией, основную функцию герменевтики. Понимание есть искусство постижения значения знаков, передаваемых одним сознанием и воспринимаемых другими сознаниями через их внешнее выражение (жесты, позы, речь). Цель понимания — совершить переход от выражения к тому, что является основной интенцией знака, и выйти вовне через выражение. Согласно В. Дильтею, виднейшему после Ф. Шлейермахера теоретику герменевтики, процедура понимания возможна благодаря способности, которой наделено каждое сознание, способности проникать в другое сознание не непосредственно, путем переживания, а опосредованно, воспроизводя творческий процесс из внешнего выражения.

    Наличие материальной основы знаков, моделью которой является письмо, предопределяет переход от понимания к интерпретации. Понимание характеризует общее явление проникновения в другое сознание с помощью внешнего обозначения. Интерпретация представляет собой операцию понимания, направленную на знаки, зафиксированные в письменной форме. Операция интерпретации сопутствует процедуре понимания, и это демонстрирует сложившееся отношение между письмом и чтением: чтение сводится к тому, чточитающий субъект овладевает смыслами, заключенными в тексте. Это овладение позволяет ему преодолеть временное и культурное расстояние, отделяющее его от текста так, что читатель при этом осваивает значения, которые из-за дистанции, существующей между ним и текстом, были ему чужды. В этом широком смысле отношение “письмо—чтение” может быть представлено как частный случай понимания, осуществляемого посредством проникновения в другое сознание через выражение.

    Дильтей зафиксировал противоположность между словами “понимать” (verstehen) и “объяснить” (erklдren). На первый взгляд понимание и объяснение альтернативны: надо принять либо одно, либо другое. В действительности речь не идет о конфликте методов, поскольку к методологии относится лишь объяснение. Понимание скорее всего предполагает приемы или процедуры, применяемые в том случае, когда затрагивается соотношение или целого и части, или смысла и его интерпретации; однако, как бы ни была отточена техника этих приемов, основа понимания остается интуитивной в силу изначального родства между интерпретатором и тем, о чем говорится в тексте.

    Конфликт между пониманием и объяснением принимает форму подлинной дихотомии с того момента, как две противостоящие друг другу позиции начинают соотносить с двумя различными сферами реальности — природой и духом. Тем самьм противоположность, выраженная словами “понимать—объяснять”, возвращает к противоположности природы и духа, представленной в так называемых “науках о духе” и “науках о природе”. Схематично эту дихотомию можно представить следующим образом: науки о природе имеют дело с наблюдаемыми фактами, которые, как и природа, со времен Г. Галилея и Ε Декарта подвергаются математизации: затем следуют процедуры верификации, которые определяются фальсифицируемостью гипотез (К. Поппер); наконец, объяснения — это родовое имя для трех разных процедур — генетического объяснения, исходящего из предшествующего состояния; материального объяснения, опирающегося на лежащую в основании систему меньшей сложности; структурного объяснения через синхронное расположение элементов или составляющих частей. Исходя из этих трех процедур “наук о природе”, “науки о духе” могли бы произвести следующие противопоставления своих элементов: открытым в наблюдении фактам противопоставить знаки, предложенные для понимания; фальсифицируемости противопоставить симпатию или интропатию; наконец, трем моделям объяснения (каузальной, генетической, структурной) противопоставить связь, благодаря которой изолированные знаки соединяются в знаковые совокупности.

    Именно эта дихотомия была поставлена под вопрос с момента возникновения герменевтики, которая всегда так или иначе требовала объединения своих взглядов и позиции своего оппонента в одно целое. Так, уже Шлейермахер стремился соединить филологическую виртуозность, свойственную эпохе Просвещения, с культом гения у романтиков. Несколько десятилетий спустя Дильтей столкнулся с трудностями, особенно в последних своих произведениях, написанных под влиянием Э. Гуссерля: с одной стороны, усвоив урок “Логических исследований” Гуссерля, он подчеркивает объективность значений по отношению к психологическим процессам, порождающим их; с другой стороны, он был вынужден признать, что соединение знаков придает зафиксированным значениям объективность. И все же он не сомневался в различии между “науками о природе” и “науками о духе”.

    Все изменилось в 20 в., когда произошла социологическая революция и началось интенсивное развитие структурализма. Для удобства можно исходить из обоснованной Ф. Соссюром противоположности между языком и речью: под языком следует понимать большие фонологические, лексические, синтаксические и стилистические организованности, которые превращают отдельные знаки в самостоятельные ценности внутри сложных систем независимо от их воплощения в живой речи. Противопоставление языка и речи привело к кризису внутри герменевтики текстов исключительно из-за явной экстраполяции установленной Соссюром противоположности на различные категории зафиксированной речи. И все же можно сказать, что оппозиция “язык—речь” опровергла основной тезис герменевтики Дильтея, согласно которому любая процедура объяснения исходит из “наук о природе” и может быть экстраполирована на “науки о духе” лишь по ошибке или небрежности. Следовательно, всякое объяснение в семиотической сфере должно считаться незаконным и рассматриваться в качестве экстраполяции, продиктованной натуралистической идеологией. Но объяснение в семиологии, примененной к языку независимо от ее функционирования в речи, относится как раз к структурному объяснению.

    Тем не менее распространение структурного анализа на различные категории письменного дискурса привело к окончательному краху противопоставления понятий “объяснение” и “понимание”. Письмо в этом отношении — некоторый значимый рубеж: благодаря письменной фиксации совокупность знаков обретает то, чтоможно назвать семантической автономией, становясь независимой от рассказчика, от слушателя, наконец, от конкретных условий продуцирования. Став автономным объектом, текст располагается именно на стыке понимания и объяснения, а не на линии их разграничения. Но если интерпретация не может быть понята без этапа объяснения, то объяснение не способно стать основой понимания, которое составляет существо интерпретации текстов. Эта неустранимая основа прежде всего предполагает формирование максимально автономных значений, которые рождаются из интенции к обозначению как к акту субъекта. Кроме того, предполагается существование абсолютно неустранимой структуры дискурса как акта, посредством которого кто-либо говорит что-то о чем-то на основе кодов коммуникации; от этой структуры дискурса зависит соотношение “обозначающее—обозначаемое—референт” — все то, что образует основу всякого знака. Наконец, она предполагает симметричное отношение между значением и рассказчиком, дискурсом и воспринимающим его субъектом, т. е. между собеседником или читателем. Именно к этой совокупности различных характеристик добавляется многообразие актов интерпретаций, составляющих суть герменевтики. В действительности текст всегда есть нечто большее, чем линейная последовательность фраз. Он представляет собой структурированную целостность, которая всегда может быть образована различными способами. Поэтому множественность интерпретаций и даже конфликт интерпретаций — это не недостаток или порок, а достоинство понимания, образующее суть интерпретации. Можно говорить о текстуальной полисемии точно так же, как говорят о лексической полисемии.

    Поскольку понимание постоянно конституирует нередуцируемую основу интерпретации, постольку оно предваряет, сопутствует процедурам объяснения и завершает их. Понимание предваряет объяснение путем сближения с субъективным замыслом автора текста. Оно создается опосредованно через предмет данного текста, т. е. через мир, который становится содержанием текста и который читатель может обжить благодаря воображению и симпатии. Понимание сопутствует объяснению в той мере, в какой оппозиция “письмо—чтение” продолжает формировать интерсубъективность коммуникации и в этом качестве восходит к диалогической модели вопроса и ответа, описанной Коллингвудом и Г. Г. Гадамером. Наконец, понимание завершает объяснение в той мере, в какой оно преодолевает географическую, историческую или культурную дистанцию, отделяющую текст от его интерпретации. В этом смысле понимание предполагает объяснение в той мере, в какой объяснение развивает понимание. Это двойное соотношение может быть кратко выражено девизом: больше объяснять, чтобы лучше понимать.