§ 2. Критика ограниченности философии классического марксизма

К. Поппер (1902-1994) был не первым критиком положений классического марксизма, но его фундаментальный труд «Открытое общество и его враги», опубликованный впервые в 1945 г., заслуживает пристального внимания, прежде всего, по методологическим основаниям критики. Марксизм предстает в его критике одной из наиболее развитых и опасных форм историцизма (пророчества), в которой развита известная формула Гегеля «свобода есть познанная необходимость». Маркс анализом материального производства в своем гениальном «Капитале» доказывал идею «Манифеста Коммунистической партии» о необходимости коммунизма путем отыскания общих социологических законов: диалектики производительных сил (орудий труда и человека с его знаниями и навыками) и производственных отношений (по поводу форм собственности); соотношения базиса (экономических отношений) и надстройки (всех идеологических форм, начиная с политических); определяющей роли общественного бытия (материального производства) по отношению к общественному сознанию (всем формам духовной жизни). На основании открытых им «социологических законов» (исторической необходимости) он построил грандиозную теорию неизбежности коллективистской экономической системы вплоть до необходимости тоталитарных форм организации общественной жизни (через диктатуру пролетариата). Поппер говорит о том, что вред лжепророков (историцистов) состоит в том, что они мешают научному анализу общества, с позиций которого возможно применение социальных реформ.

Историцистская метафизика освобождает человека от груза ответственности, поскольку пытается убедить, что если некоторые события обязательно произойдут, то можете дожидаться их со спокойной совестью. Марксисты среди историцистов составляют исключение и не желают освобождаться от груза ответственности, но только внутри исторической необходимости, состоящей в неизбежной замене капитализма социализмом. Ошибка Маркса как лжепророка заключалась все же в его экономическом детерминизме. «Маркс смотрел на людей – актеров на сцене истории… как на простых марионеток, неуловимо подталкиваемых экономическими пружинами – историческими силами, над которыми у них нет никакой власти. Сцена истории, учил он, встроена в социальную систему, которая связывает нас всех, и, следовательно, находится в «царстве необходимости». (В свое время марионетки уничтожат эту систему и вступят в царство свободы)»[7,с.120]. «Царство свободы действительно начинается лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и необходимостью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального производства»,- неоднократно писал Маркс [8, с.386,387]. Маркс ищет ключ к развитию жизни людей в их экономической, а не в духовной жизни. Именно поэтому К. Поппер называет марксовскую разновидность историцизма экономизмом, не отрицающим царство свободы духовной жизни, но только как надстройку над экономическим базисом.

Как видим, наука об обществе должна совпадать с историей развития экономических условий общества, обычно называемых Марксом «условиями производства», которые, конечно, координируются со всеми другими условиями жизни. Поппер напоминает, что «существует взаимодействие между экономическими условиями и идеями, а не просто зависимость последних от первых. «Мы могли бы, пожалуй, даже сказать, что некоторые «идеи», а именно те, которые составляют наше научное знание, более фундаментальны, чем большая часть сложных материальных средств производства» [7, с.127]. Поппер приводит несколько значительных факторов в подтверждение этого аргумента, в том числе из практики социализма в России, поскольку в этой капиталистически слаборазвитой стране движущей силой развития был энтузиазм по поводу идеи. Так что Маркс недооценил силу царства свободы и его шансы на победу над царством необходимости, поскольку российская революция показала, что идеи могут революционизировать экономические условия в стране, а вовсе не ждать их необходимого объективного формирования. В отношении русской революции пророчество Маркса вообще не оправдалось, поскольку она осуществилась вопреки основным положениям исторического материализма.

К. Поппер критикует и другие положения Маркса и Энгельса, в том числе один из краеугольных камней «Манифеста Коммунистической партии»: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов» [9, с. 424]. Историцизм (пророчество) – это вовсе не историзм, и Поппер анализом реальной истории опровергает это положение, говоря о борьбе наций, государств, папства и государственной власти и т.д. Признавая превосходным социологический анализ классовых отношений в системе не ограниченного законодательно капитализма, Поппер показывает ахиллесову пяту марксистской теории любой политики. Поскольку политика, а следовательно, и классовая борьба вторична как надстройка над экономической социальной структурой, то получается, что все политические институты и вся политическая борьба не имеют первостепенного значения и «политика на самом деле бессильна» [7, с.139], что является странным для борца за дело справедливости и гуманности. Из теории исторического детерминизма вытекает, что марксистская правовая свобода (и борьба) не может гарантировать ту свободу, которую Маркс считал целью исторического развития. Существенна только экономическая, или материальная свобода. Теоретическая недооценка института политики, который автоматически меняется только вместе с изменением базиса, привела к неверному выводу об отмирании государства, когда экономически господствующий класс сломлен. «Его наивный взгляд, согласно которому в бесклассовом обществе государственная власть утратит свои функции и «отомрет», ясно показывает, что он никогда не понимал парадокса свободы, ни той функции, которую государственная власть может и должна выполнять, служа свободе и человечеству» [7,с.148].

Противопоставляя закрытому обществу (ограниченному конечной целью, будь то и построение коммунизма) открытое общество, создаваемое всеми усилиями духовной и материальной социальной технологии, Поппер справедливо пишет, что необходимо отвергнуть догму, согласно которой экономическая власть является корнем всех зол. «Ее место должно занять понимание опасностей, исходящих от любой формы бесконтрольной власти» [7, с.150]. Марксизм намеревался превратить государство в планирующий орган, против чего также предостерегал К. Поппер, так как существует не только парадокс свободы (от государства), но и парадокс государственного планирования, так как можно отдать слишком большую власть государству. В таком случае также будет поставлен крест на планировании, а свобода и в этом случае будет потеряна. Марксова исходная доктрина бессилия политики (и надстройки в целом) вытекала из его великой холистической системы «исторического материализма», согласно которой любая общественная система должна разрушить себя потому, что создаст силы, приводящие к новому общественному строю. Однако Поппер вовсе не считает, что победа одного (ранее эксплуатируемого класса) означает становление бесклассового общества. Антипсихологизм Маркса не позволил ему увидеть, что возможен раскол прежде единого класса и новый этап классового антагонизма, новый победивший правящий класс может превратиться в новый вид аристократии или бюрократии, как об этом позже напишет М. Восленский [10]. Искусно пользуясь революционной идеологией, он может использовать власть вовсе не в целях, обещанных Марксом, что свободное развитие каждого явится условием свободного развития всех. Также возможны новые привилегии внутри победивших рабочих, так что эксплуатация не обязательно исчезнет вместе с исчезновением буржуазии, о чем мы уже знаем не только из исторической практики, но и из художественной литературы (Дж. Оруэлл, А. Платонов и мн. др.).

В Марксовом пророчестве не учтено и то обстоятельство, что с разрушением капитализма не обязательно возникает социализм или коммунизм. Практика, и не только российская, показывает возможность возникновения систем, в которых государство владеет средствами производства и не собирается отмирать. Установка его «научного метода» на то, что идеологические факторы нельзя считать независимыми и непредсказуемыми тоже не оправдались в общественной жизни. Более того, замечания Маркса о том, что «мы можем сократить или ослабить родовые схватки появления социализма», вполне интерпретируются таким образом, что мы можем на века отодвинуть возникновение социализма или сократить это время до минимума, т.е. результат будет зависеть от моральных или идеологических факторов, так что жесткая необходимость социологических законов оказывается романтической. Для такого пророчества подходит и метод пропаганды, энтузиазма, насилия, что порождает небезосновательные сомнения в том, что иррациональными методами можно создать более разумный мир. На основании своей теории марксисты не утруждали себя программами социальной технологии построения социализма. Самый «прагматический» рецепт ограничивался лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а ортодоксальный принцип, что нищету можно уменьшить только победоносной революцией, опровергнут самой жизнью. Сама социальная революция рассматривалась как переходный период в борьбе между двумя основными классами, гражданскую войну между которыми желательно избежать, хотя вопрос ужесточения насилия над свергнутым классом обсуждался неоднократно и представлен «уроками Парижской Коммуны».

Учение о диктатуре пролетариата, которое проходит через все произведения марксизма, означает насилие, т.е. тиранию и террор, что и было подтверждено реальной практикой построения социализма. Несмотря на то что в целом пророчество Маркса, исходящее из открытой им исторической необходимости, не состоялось, многое в его учении было предсказано верно: тенденция к развитию средств производства и росту производительности труда, увеличению потребления, повышению уровня жизни; уменьшение рабочего времени; увеличение количества людей, не являющихся промышленными рабочими; исчезновение законодательно неограниченного капитализма и многое другое в многогранном социальном процессе. Маркс верил в прогресс, поэтому пророчества Маркса давали рабочим вдохновенную веру в свою миссию и в то великое будущее, которое рабочее движение должно дать человечеству. Вследствие этого в марксизме очень виден элемент религиозности при ярко выраженном отрицании традиционных религий. Капитализм вызывал у Маркса отвращение, потому что богатство в этой системе означает власть над другими людьми, рабочая сила превращена в товар, люди продают себя на рынке труда. Это была (и во многом остается) система отчуждения от человека человеческого и напоминала рабство. Маркс избегал этических проповедей, но всегда осуждал лицемерное христианство, ханжество церкви и всегда разрешал проблему морального выбора в сторону служения борьбе пролетариата и созидания будущего. Это последнее Поппер называет этическим позитивизмом, утверждающим, что правда на стороне будущей силы. Вместе с тем секрет религиозного влияния марксизма заключается в его нравственном призыве, его критика капитализма была эффективной, особенно с моральной стороны. И если научный марксизм умер, то выраженное им чувство социальной ответственности и любовь к свободе должны выжить, - заключает К. Р. Поппер [7,с.243].

Параллельно с Поппером, но с позиций эволюционной методологии, над темой несостоятельности и тоталитарных последствий доктринальных положений классического марксизма работал Фридрих фон Хайек (1899-1992). Его задачей было показать, почему интеллектуальное марксистское учение, завладевшее многими умами, угрожает гибели гуманистических основ цивилизации. Хайек аргументировано доказал, что общество, базирующееся на институте частной собственности, где высшей ценностью является свобода личности, более соответствует человеческим желаниям. Еще в начале своих исследований Хайек назвал социализм, подобно Достоевскому, дорогой к рабству [12]. На противопоставлении коллективизма индивидуализму и его предпочтении, по словам Хайека, вырос «контрренессанс» национал-социализма и социалистического тоталитаризма в советской России. Если К. Поппер противопоставляет идее социализма и вытекающим из нее последствиям тоталитарного общества философию открытого общества, то Ф. фон Хайек - общество расширенного порядка (рыночное общество), которое возникает не в результате воплощения сознательного замысла или намерения человека, а спонтанно. В отличие от идеи Маркса с его учением об общественно-экономических формациях, последовательно выстраивающихся одна за другой и венчающихся коммунистической, Хайек доказывает, что ценности и институты не просто определяются какими-то прошлыми событиями, но формируются как процесс бессознательной самоорганизации. Развивая теорию культурной эволюции, отличную от рационалистически детерминированной, Хайек пишет, что любая эволюция, будь то культурная или биологическая, все же представляет собой процесс непрерывного приспособления к случайным обстоятельствам, к непредвиденным событиям, которые невозможно было предсказать. В этом состоит еще одна причина, почему эволюционная теория в принципе не может позволить нам рационально прогнозировать и контролировать будущую эволюцию[см.11,с.48]. Это значит, что «незыблемые законы исторического развития» (там же) не существуют. «Философы, вслед за Марксом или Огюстом Контом утверждающие, что наши исследования могут привести к установлению законов эволюции, позволяющих предвидеть неизбежные будущие изменения, заблуждаются» [там же, с. 49]. Хайек называет пагубной самонадеянностью убеждения, что человек способен «лепить» окружающий мир в соответствии со своими желаниями, что в целом отвергает и теорию социальной инженерии открытого общества К. Поппера. Рассматривая взгляды целой плеяды ученых, в том числе и великих (А. Эйнштейн, Н. Бор, Дж. Бернал и мн. др.), которые считали, что «разум человека в состоянии найти способ распределения столь же эффективный, как способ производства» [там же, с. 104], Хайек считает их точку зрения «рецептом для изготовления самонадеянного рационализма», который обозначен им как «сциентизм и конструктивизм» [там же, с.106]. Он заключается в конструировании новой морали на основе научного знания – обычно этой новой моралью оказывается мораль социалистическая[там же, с.108]. Сам же Хайек доказывает, что социалистическая мораль (тоталитарная) не такова, и только те всеобщие и абстрактные правила, которые человек должен учитывать, принимая индивидуальные решения ради достижения индивидуальных целей, заслуживают, чтобы их называли нравственными. Цель социализма состоит ни больше, ни меньше как в том, чтобы полностью перестроить наши традиционные нормы морали, права и языка, и на этом основании искоренить прежний порядок и якобы жесткое, ничем не оправданное положение, мешающее воцарению разума, самореализации, истинной свободы и справедливости. В книге «Пагубная самонадеянность» развивается концепция, согласно которой «нельзя полностью понять, в чем суть традиционных нравственных норм и как они действуют; что следование им не служит никакой цели, точно определимой заранее; что соблюдение их приводит к последствиям, не наблюдаемым непосредственно, из-за чего благотворность этих последствий не устанавливается заранее, и их невозможно полностью знать или предвидеть ни при каких условиях» [там же, с.124].Традиционные практики морали обычно складывались в рыночном порядке и создавали его, поскольку в институтах расширенного порядка это безличный процесс и индивиды не знают и не могут знать, каков будет конечный результат их взаимодействий.

Усиливая свои рассуждения об эволюционном, трансцендентном упорядочивании жизни, Хайек отрицает, что ум или воля кого-то одного (например, всеведущего Господа) в состоянии осуществлять контроль или устанавливать порядок. Это характерно любым формам антропоморфизма, анимизма, а также и социализма. Принципы Хайека, предлагаемые в этой книге, направлены против долгосрочных предвидений и пророчеств и осуждают бесплодие попытки придать справедливый характер ситуации, исход которой по самой своей природе не может быть предрешен ничьими действиями или знаниями. «Эволюция не может быть справедливой» - таков весьма неизбитый и ранее нам неизвестный взгляд на развитие цивилизации и культуры. Хайек подробно дает описание процесса эволюционной адаптации в рыночной системе, совершенно не по Марксу, а представляет его как культурно-исторический процесс адаптивно-спонтанного характера, и «сознательно спланированной замены такому самоупорядочивающемуся процессу приспособления к неизвестному быть не может» [11, с.134]. Он существует только как процесс гибкого рассредоточения ресурсов множества индивидов, обладающих свободой личности и индивидуализированной собственностью. Рационалисты Марксова (социалистического) типа были убеждены, что централизованная плановая экономика обеспечит не только социальную справедливость, но и более эффективное использование экономических ресурсов, до тех пор, пока не стал очевиден экономический провал восточноевропейского социализма. Более того, ретроспективно выяснилось, что контроль посредством индивидуализированной собственности приводит к выработке и использованию большего количества информации, чем это возможно при централизованном управлении. Марксисты, считает Хайек, внесли в сохранение анимистического мышления наибольший вклад, несмотря на то, что боролись с религией. «Воображая, будто любой порядок возникает в результате воплощения чьего-либо сознательного замысла, социалисты делают вывод, что человеческий порядок мог бы быть улучшен, создай некий высший разум более совершенный его проект»[там же, с. 187-188]. Главным образом мы обязаны Марксу подменой термина «общество» термином «государство» и персонификацией его, приписыванием ему воли, намерения или сознательных замыслов, что исподволь превращается в предписания. В естественноисторическом процессеобщества расширенного порядка с его диверсификацией и специализацией труда возникают новые возможности занятости населения и таким образом появление пролетариата. Автор этой концепции в совершенно другом смысле интерпретирует дилемму «капитализм – пролетариат»: Карл Маркс прав, что капитализм создал пролетариат: он дал и дает ему жизнь[см. там же, с. 212]. Экстраполируя этот взгляд на современность, Хайек небезосновательно утверждает, что коммунистические страны голодали бы и сейчас, если бы государства частной собственности не оказались бы в состоянии прокормить население земного шара. И критика Поппера, и критика Хайека были очень плодотворны пока существовала коммунистическая тоталитарная альтернатива. Дж. Сорос считает, что современное общество страдает от чрезмерного индивидуализма, т.к. слишком большая конкуренция и слишком малое сотрудничество могут привести к гибельному неравенству, нестабильности и лишить общество ощущения целостности и цели. Глобальная рыночная экономика отличается от золотого века капитализма, основанного на принципе государственного невмешательства. Идея невмешательства может таить опасность для существования открытого общества, поскольку своекорыстный интерес в качестве главного принципа игнорирует пороки и нестабильность, присущие всеобъемлющей рыночной ориентации. Сорос считает, что сотрудничество есть часть социальной системы в той же мере, что и конкуренция, а принцип «выживает сильнейший» делает естественный отбор ведущим принципом цивилизованного общества, что возвращает к социал-дарвинизму. Однако и проектирование открытого общества противоречило бы его сути, поэтому наиболее приемлема промежуточная позиция: с одной стороны, нам нужны социальные институты, чтобы охранять мир и стабильность; с другой стороны, они должны быть достаточно далеки от концепции всемирного государства, что есть утопическая идея.