Глава 19

Смутно различаемое в «Метафизическом журнале» учение в какой-то мере проясняется в статье «Экзистенция и объективность»27. Она начинается как и произведения Кьеркегора — с атаки на «идеализм», понимаемый как платонизм, отождествляющий действительное с «разумным», т. е. с «сущностями» или «ценностями». Идеализм, считает Марсель, превращает вещи в чистые объекты; он утрачивает видение их «присутствия», того, что они не просто стоят перед нами как воплощение сущности, но интимно воздействуют на нашу природу своим существованием.

В конечном счете идеалист ставит под сомнение даже «реальность» экзистенции — она осуждается как противоречивая и целиком поглощается в своей реальности сущностями или даже одной-единственной сущностью — Абсолютом. Но в действительности мы не можем усомниться в существовании всего; мы сомневаемся в том, «честен ли Джонс», ибо его честность отделима от его существования, но такого отделения нет между «существующими» и экзистенцией. Таким образом, идеалист говорит: «Да будет так», он просто отказывается признать существование. Для него типично сведение любого утверждения к гипотетической форме — словно категорические, экзистенциальные утверждения «реально» утверждают лишь связи между общими возможностями.

Марсель здесь согласен с Ясперсом в том, что подобные высказывания о мире имеют определенную ценность. Но имеется огромная пропасть между, скажем, общими высказываниями психологии и «интегральным человеческим опытом жизни, содрогающейся от своей трагичности». Существование этой пропасти показывает нам фундаментальную неадекватность мышления в общих формулах.

Предположим, философ возражает идеализму и стоит на том, что «существование не вызывает никаких сомнений». Что он имеет в виду? Безусловно, не наличие неких несомненных эмпирических утверждений; и не несомненность какого-нибудь «существования вообще», поскольку «существование вообще» является пустой и мифологической абстракцией. Несомненно существование Вселенной, рассматриваемой не как сущее, но как отрицание специфических характеристик — короче говоря, «опыт» Брэдли или то, что Марсель называет «абсолютным присутствием».

Человек непосредственно участвует в этой Вселенной. Для ее понимания нет обходного пути, к ней нет доступа через «послания» или «ощущения»; человек прямо сплетается с нею своим телом. Вплоть до этого момента Марсель готов называть себя эмпиристом. С обыденной точки зрения тело есть своего рода инструмент, с помощью которого мы получаем послания от вещей и переносим их в сознание; получается, что я соотношусь с моим телом, словно это какой-то радиоприемник. Говоря таким образом о своем теле, я принимаю взгляд от третьего лица, который отличает мою «личность» от моего «тела» посредством некоего воображаемого развоплощения. Однако дальнейшая рефлексия (Марсель называет ее «второй рефлексией») скоро показывает мне, что такое разделение полностью искусственно: тело является моим в том смысле, в котором моим не может стать ни один объект 28. «Поэтому роль рефлексии, — пишет Марсель, — заключается не в рассечении и расчленении, но, наоборот, в восстановлении во всей ее непрерывности той жизненной ткани, которую раздирает неосмотрительный анализ».

___________________Экзистенциализм и феноменология_________________

==379

Вновь мы замечаем явное влияние Брэдли, который также говорил, что философская рефлексия залечивает тот разрыв, который мышление производит в опыте. Но если у Брэдли «вторая рефлексия» ведет нас к Абсолюту, то Марсель довольствуется тем, что она приводит нас к множеству «таинств». Поначалу мы предполагаем, что имеется «проблема» отношения между сознанием и телом — интеллектуальная загадка, решаемая интеллектуальными же средствами. Но скоро мы видим, что эта загадка не аналогична такой загадке, как, например, отношению между пятнами на Солнце и возмущениями атмосферы, т. е. загадке, к которой мы подходим лишь в качестве незаинтересованного наблюдателя. Для понимания отношения между сознанием и телом мы должны размышлять сами о себе, о нашем положении в мире и нашем к нему отношении.

Это характерно для «таинств», а они не разрешимы на объективном уровне «первой рефлексии», поскольку она возвращает нас к нашему собственному существованию. Другим примером может служить существование Бога; оно также не признает интеллектуальных доказательств — Марсель не является томистом. «Первая рефлексия» может привести нас к представлению, будто существование Бога является «проблемой», сравнимой с проблемой «есть ли жизнь на Марсе»; но «вторая рефлексия» показывает нам, что существование Бога изнутри вплетается в наше собственное. Путь к Богу дан не формальным доказательством, но медитацией о нашей собственной онтологической природе 29.

В социально-этической области Марсель участвует в общей экзистенциалистской атаке на «типизирование» человека обществом. Он пишет: «Мне даже нет нужды настаивать на удушающем чувстве уныния, производимом таким функционализированным миром. Достаточно вспомнить тоскливый образ отставного чиновника или те воскресные дни в городах, где прохожие выглядят так, словно отставку им дала жизнь». Встревоженный осуждаемыми им анархическими и иррационалистическими аспектами экзистенциализма Сартра, Марсель в последние годы подчеркивает ценность и важность традиции — примерно так же, как Т. С. Элиот 30. Чтобы добраться до экзистенциализма в том смысле, как он обычно понимается, нам следует обратиться к Ж. П. Сартру 31, этому enfant terrible философии.

В англоязычных странах Сартра нередко изображают как памфлетиста, «литератора», интересного лишь как пример упадка послевоенной европейской культуры, но лишенного всякой философской значимости. Тем не менее во Франции он известен как автор огромного онтологического труда «Бытие и ничто» (1944), который высоко ценится — отчасти из-за того, что он «переиграл немцев в их собственной игре» онтологии, отчасти потому, что благодаря ему во французскую культуру вошли идеи таких немецких философов, как Гуссерль, Ясперс, Хайдеггер, не говоря уже о Гегеле 32.

Принимая центральное положение «Бытия и ничто»33, мы все же обратимся сначала к первому роману Сартра «La Nausee» (1938), своего рода слегка завуалированной автобиографии, в которой основные темы экзистенциализма Сартра проступают более в эмоциональном, нежели в онтологическом, контексте 34. Неприятие здесь вызывает стремление рационализировать мир; в какой-то мере Сартр драматично говорит здесь о том, что более хлад-

==380