Глава 18

сути заявления психолога, считает Уиздом, если бы ответили: «Это не так, детальное исследование показало, что только 14% населения страдают неврозами», т. е. если бы восприняли его заявление как эмпирическое предложение, с которым можно «бороться» эмпирическими средствами. Ведь даже если бы его открытие предполагало, что невротиков и не невротиков различить легче, чем принято думать, высказывание «все невротичны», согласно Уиздому, является априорным, а не эмпирическим: психолог рекомендует нам изменить устоявшийся способ употребления слова «невротик». Мы можем «оспорить» его утверждение, только если привлечем внимание к связанному с ним неудобству. Сходным образом, думает Уиздом, если философ говорит, что «все математические предложения являются правилами грамматики», то простой ответ «разумеется, они не являются правилами», хотя он и является истинным, упускает главное; правильный ответ скорее таков: «Да, я понимаю, что в некоторых отношениях они напоминают правила, но...» В данном случае мы обращаем внимание на свет, который может пролить философский парадокс.

Можно было бы спросить: какие рекомендации относятся к компетенции философа? К каким сходствам он может привлечь внимание? Традиционный ответ, полагает Уиздом, звучит примерно так: философ выясняет, как соотносятся области сущего — материальные объекты и чувственные данные, факты и ценности. Но такой ответ может внушить нам ошибочную уверенность в том, что имеются странные сущности — «чувственные данные», «ценности» и т. п., — которые философ должен соотнести с фактами, подобно тому как ученый-медик может сопоставлять вирусы с болезнями. Вернее было бы думать, согласно Уиздому, что философ «описывает логику» разных классов предложений — сообщает нам, как можно верифицировать, обосновывать, оспаривать их. Философ может с пользой для дела обсуждать «различные логики» предложений: «Это — красное», «Наполеон был человеком», «М-р Пиквик был хорошим человеком», но он собьется с пути и забредет в дебри метафизики и пустыни логического анализа, если вознамерится рассмотреть «отношение между вымышленными и реальными сущими» или «различие между фактами и ценностями».

Следовательно, философа интересуют сходства и различия в употреблении предложения. Философские парадоксы полезны, полагает Уиздом, поскольку они проливают свет на эти сходства. Когда, например, позитивист говорит, что «метафизические предложения бессмысленны», его парадоксальное утверждение полезно, поскольку привлекает внимание к различиям между логикой научных утверждений и логикой философских утверждений; провозглашая, что «мы не можем достоверно знать, что другие люди имеют сознания», он помогает нам понять, что мы не можем убедиться в истинности суждения о сознаниях других людей так, как можем убедиться в истинности суждения о стульях и столах, — эту мысль Уиздом пространно разъясняет в ряде статей под названием «Другие сознания». И все же, признает Уиздом, это вряд ли объясняет возбуждение и напряженность, характерные для метафизических споров. Почему рекомендации относительно слов вызывают столь жаркие споры? Столкнувшись с этой проблемой, Уиздом обращается за помощью к интересовавшему его психоанализу 12. Слушая философов, которые как одержимые твердят что-нибудь вроде «мы не

________________Витгенштейн и философия обычного языка______________

==341

можем достоверно знать, что думают и чувствуют другие люди», мы сразу же вспоминаем, полагает он, о хронических сомнениях невротика. «В лабиринте метафизики, — пишет он в одном характерном пассаже, — раздаются те же шепоты, что слышишь, когда карабкаешься по кафкианской лестнице вверх, в судилище, всегда находящееся этажом выше». Философ считает, что он стремится к цели (например, к непосредственному постижению сознаний других людей), при том, что, как и невротика, никакой мыслимый опыт не убедил бы его в том, что он достиг своей цели. Но если мы забудем о цели, полагает Уиздом, и представим себе деятельность философа как повторное описание уже достигнутой им точки, то мы поймем ее истинную ценность.

Данное описание философской позиции Уиздома в одном важном отношении вводит в заблуждение. Я представил ее более определенной, более явно выраженной, чем она есть в действительности. Характерный метод Уиздома таков: сначала он проводит различение — скажем, между «логическим» и «конфликтным» спором, — как если бы оно было четким, а потом затупляет грани; или же сначала делает утверждение — например, что философские парадоксы суть рекомендации относительно слов, — а потом утверждает противоположное. «Я сказал, что вопросы и теории философа на самом деле относятся к словам, — написал он в статье «Философское затруднение» (PAS, 1936), — но если хотите, мы не будем говорить так или скажем также противоположное». Уклончивость Уиздома — не простой каприз или безответственность. Она вытекает из его твердой уверенности в том, что философские теории одновременно разъясняют и вводят в заблуждение и что и то и другое имеет смысл. Не стоит надеяться на то, что можно преодолеть эту ужасную ситуацию и таким образом прийти к философским заключениям, способным не ввести в заблуждение; философ может лишь ввести в заблуждение и тем самым намеренно привлечь внимание к тем моментам, в которых то, что он сказал, вводит в заблуждение — и не вводит в заблуждение.

Во введении к сборнику статей М. Лазеровица «Структура метафизики» (1955) Уиздом отмечает, что, «слушая Витгенштейна, люди часто обнаруживали, что трудно уловить струю света, вносящую порядок в то, что они хотели понять, и теперь, читая его, они испытывают ту же трудность». Такое же чувство часто вызывают и сочинения Уиздома; но можно сказать, что общая тенденция современной поствитгенштейновской философии — возврат к определенности, умеряемый Витгенштейновой критикой. Эта тенденция достаточно четко просматривается в книге Лазеровица; он обращается с основным тезисом Уиздома — что философские парадоксы являются рекомендациями относительно слов и диктуются бессознательными мотивами — как с некой научной теорией, верифицируемой посредством применения ее к различным философским спорам 13. Уиздом же явно колеблется относительно результата; он хочет добавить: «Да, но с другой стороны...»

По таким же причинам — находя их недостаточно утонченными, слишком ясными — не все бывшие ученики Витгенштейна одобряют философии «обычного языка»14, которые в последнее время доминировали на

==342