Глава 4

можностями» Милля) к миру, существующему и тогда, когда мы его не осознаем, к миру, изучаемому, а не создаваемому нами. В действительности, считает Ройс, есть лишь один способ перехода от наших фрагментарных и неупорядоченных идей к непрерывному и систематизированному миру — нужно предположить, что существует «абсолютный опыт, в котором нам известны все факты и ради которого факты подчиняются всеобщему закону».

Этот аргумент, признается Ройс, вряд ли представляет собой нечто большее, нежели постулат. Им не доказывается существование абсолютного опыта; им утверждается лишь то, что такой опыт должен существовать, если имеется непрерывный и систематичный мир фактов, а в это мы не можем не верить. Остается возможность того, что при всей силе этой веры она все же является ложной. Ройс не хочет оставлять этот вопрос на столь сомнительном уровне; он ищет доказательства того, что должен существовать абсолютный опыт.

Теперь настал tour de force Ройса. Огромным камнем преткновения для абсолютного идеализма оказалось заблуждение; как может заблуждение, спрашивали его оппоненты, «иметь место в Реальности»? Но в идеализме Ройса существование заблуждения (само по себе несомненное, поскольку отрицание существования заблуждения предполагало бы описание положения о существовании заблуждения как «заблуждения») заставляет нас принять Абсолют. Согласно традиции эмпиризма заблуждение заключается в наличии идеи, которой «не удается соответствовать ее объекту». Ройс выдвигает очевидное возражение: в простом наличии такой «несоответствующей» идеи еще нет заблуждения. Оно возникает лишь там, где наша идея не отвечает тем сущностям, с которыми подразумевалось ее совпадение. Ошибаться — значит иметь определенное намерение: ложной будет та идея, что промахивается мимо цели, не указывает на то, на что она должна была указывать. Идея изогнутой палки является ложной лишь в том случае, если она предполагалась как средство обнаружения формы палки, на деле прямой. Отсюда Ройс заключает, что ложность идеи можно распознать только с помощью разума, способного увидеть и эту идею, и—в какой-то мере — то, что эта идея не смогла нам открыть. В «Религиозном аспекте философии» (1885) Ройс подводит итог следующим образом: «Заблуждение — это неполная мысль, известная более высокому мышлению как не достигшая цели, которая более или менее ясна этому более высокому мышлению и целиком им реализована». Мы можем осознать наши собственные заблуждения, поскольку мы способны отчасти отождествлять себя со взглядом этого более высокого мышления, чьим фрагментом мы сами являемся. Но количество возможных заблуждений бесконечно, так как всякая истина приносит с собой и бесчисленные заблуждения26, заключающиеся в том, что эта истина ложна, что это заблуждение не есть заблуждение и т. д. Только абсолютный опыт может вынести реальность заблуждения; ни один конечный опыт никогда не способен осознать больше какой-то части тех заблуждений, что содержатся в мире. •

Следует отметить, что, с точки зрения Ройса, заблуждение не является чем-то, во что впадаем мы, человеческие существа, т. е. что обязано своим существованием нашему существованию. «Вот палка, вот черепица, вот снежинка. У нас есть бесконечная масса возможных заблуждений по поводу лю-

==69

бой из них, и, заметьте, не только потенциальных, но и актуальных... С помощью мышления нельзя создать истину или ложь. Можно только найти ту или другую. Истина всегда, вечно была истинной, а ложь — ложной. Но тогда бесконечная мысль как-то должна была иметь все это в себе с самого начала». Сантаяна возражал на это, говоря, что философия тогда обосновывается «биологической случайностью» — тем фактом, что человеческие существа совершают ошибки. Но для Ройса заблуждение не было биологической случайностью. Это — логическая необходимость, сущностный противовес истине. Ибо сказать, что была достигнута истина, — значит одновременно провозгласить существование определенных заблуждений, например того, что истина не была достигнута.

До сих пор Абсолют рассматривался в традиционно-идеалистической манере как «опыт». Тем не менее в первой главе «Религиозного аспекта мысли», где Ройс обсуждает религиозные и этические вопросы, по его мнению «заслуживающие наших высших интересов и всей нашей преданности», Абсолют является в образе Абсолютной Воли. Этика Ройса кантианская: моральная жизнь есть отождествление человеческой воли с божественной. И тот Абсолют, к которому переманивает его этика, — Божественная Воля — выглядит совсем иначе, чем Абсолют, к которому должна была вести эпистемология.

В самой влиятельной из книг Ройса — «Мире и индивиде» — воля еще больше выходит на первый план; тут воздействие Джеймса совпадает с давлением собственных моральных воззрений Ройса27. Он по-прежнему много говорит об эпистемологии, но «идея» теперь уже не есть представление. Скорее, она — вслед за «Аналитической психологией» Дж. Ф. Стаута — понимается как план, как схема обращения с вещами. Идея, говорит Ройс, имеет «внутреннее значение», каковым является преследуемая ею цель. Предположим, мы напеваем про себя какую-нибудь мелодию. «Внутреннее значение» этой мелодии, по определению Ройса, есть та цель, которой удовлетворяет наше пение. Но эта мелодия может быть копией ранее слышанной, и мы можем сами себе сказать: «Да это же "Боже, храни королеву"!». Такая отсылка к оригиналу является тем, что Ройс называет «внешним значением» мелодии.

Кажется, Ройс первым провел резкое различие между «внутренним значением» идеи как конативным выражением цели и ее «внешним значением» как когнитивным, отображающим внешний мир. Однако Ройс отвергает такую концепцию «внешнего мира» как непостижимую. Подобно Мактаггарту в «Природе существования», он утверждает, что не может быть хотя бы двух независимых друг от друга вещей: изменение любой из них ведет к изменению другой, к утрате сходств и различий. Поэтому он отрицает как алогичную идею мира, который «попросту такой, как есть», независимо от того, познает его кто-нибудь или нет, т. е. мира, существующего в полной независимости от сознания.

В таком случае для Ройса нет двух разных сущих — идеи и ее «внешнего значения». Ему нравится иллюстрировать свою позицию примером того, как мы считаем, скажем, десять кораблей. Разумеется, обычно говорится, что число кораблей является совершенно внешним и независимым от нашей

==70