Глава 12

гласно которому «все существующее существует в пространстве и времени и является или физической системой, или тем, что в экзистенциальном отношении неотделимо от нее». Таким образом, он принимает теорию сознания, определяемую им как теория «того, что находится под шапкой»; сознание, утверждает он, не может «выйти за пределы» организма, поскольку оно существует, только будучи связанным с состояниями мозга. По этой причине любой вид наивного реализма несостоятелен: сознание не может выйти за пределы организма и установить прямой контакт с физическими объектами. В этом пункте сходятся натурализм и критический реализм Селларса.

По его мнению, ранее предложенные варианты натурализма потерпели неудачу из-за того, что в них не использовалась концепция уровней. Подобно Александеру, Селларс отстаивает теорию эмерджентной эволюции — с тем лишь отличием, что у него эволюционирует не пространствовремя, а та или иная конкретная физическая система. Так, согласно Селларсу, нам не следует полагать, что сознание и ценность «редуцируемы» к чему-то еще; теорию, по которой все является природным, необходимо с большой осторожностью отличать от теории, согласно которой существует только одна проявляющаяся во всем «природа». Натурализм Дьюи находит у Селларса не больше одобрения, чем натурализм Геккеля. По его мнению, Дьюи совершает ошибку, взяв за исходный пункт концепцию чисто человеческого «опыта», в то время как любой адекватный вариант натурализма должен быть «физикалистским», т. е. отправной точкой для него должен служить физический объект.

Таким образом, многие, хотя и не все, критические реалисты придерживались натуралистической онтологии. Среди тех, для кого критический реализм был определенным аспектом их натурализма, наиболее известным, безусловно, является Сантаяна, философ, имевший огромное значение для интеллектуальной жизни Соединенных Штатов. В Англии, напротив, его влияние было незначительным. Хотя он завоевал восхищение Бертрана Рассела и пользовался определенной известностью в литературных кругах, его претензии на роль сколько-нибудь заметного философа в Великобритании вполне можно было бы поставить под сомнение 10. Безусловно, если определять философию как «анализ» или «прояснение» повседневно используемых понятий, то Сантаяна только время от времени выступает философом. Вполне понятно, что его сопоставляют не с Муром и Мактаггартом, а с Шопенгауэром, которому он многим обязан, и с Ницше. Несмотря на широкий размах, с каким задуманы его произведения, он представляет собой мыслителя, известного своими aper(;us, а не долго вынашиваемыми философскими творениями. Его сила заключена в его способности вызвать просветляющее потрясение у отдельного читателя; но в какой момент происходит это просветление — зависит от «наклонности» ума читателя. Это обстоятельство, безусловно, представляет для историка немалую трудность, которая только усугубляется, когда из рассмотрения исключаются этика и эстетика, как это имеет место в настоящей работе. При изучении Сантаяны, так же как при изучении ранних платоновских диалогов, трудно установить, где кончается этика и начинается метафизика. Его интересует пре-

Критический реализм и американский натурализм____________

==223

жде всего человеческое сознание и человеческая культура; его метафизика утрачивает ясность по мере удаления от этого центрального вопроса. Нет ничего удивительного в том, что он написал широко читаемый роман «Последний пуританин» (1935).

Эти замечания особенно уместны в отношении наиболее важной книги, или серии книг, Сантаяны — «Жизнь разума» (1905—1906). Здесь метафизика почти низведена до уровня среды, окружающей конкретное исследование функционирующего сознания. Поразительной особенностью «Жизни разума» является то, что в ней совершенно серьезно обсуждается банальная вещь: по искреннему убеждению Сантаяны, человек представляет собой рациональное животное. Определенный вид жизни, а именно рациональная жизнь, полагает он, — это великий вклад человека в мир; впрочем, рациональную жизнь ведет не квазисверхъестественное существо, а животный организм. Так, Сантаяна предложил философам Соединенных Штатов третью альтернативу, когда, казалось, выбор лежал между «морализмом» Ройса и редукционистским материализмом Геккеля 11. Нужно признать: отчасти влияние Сантаяны объясняется тем, что его часто неправильно истолковывали. Для большинства его читателей, как он с неудовольствием признавал, «натурализм и гуманизм означали одно: никакого папизма, права человека, прагматизм, интернациональный социализм и космополитическая культура»12. Когда Сантаяна говорил, что какой-то человеческий институт не имеет на своей стороне Природу, его слова воспринимали как утверждение о том, что человеческие институты не имеют под собой ничего более существенного, чем мимолетная прихоть, хотя в действительности он осознавал важность традиции, вплоть до того, что был готов причислять себя к адептам католицизма, правда по-новому истолкованного. Нельзя чтить Человека, полагал он, понося его самые значительные и прочные творения — социальные институты. По существу, он был консерватором, хотя выводы из его учения были сделаны радикальные.

В «Жизни разума» и в статьях, сразу последовавших за этой книгой, метафизика Сантаяны была обрисована достаточно подробно, чтобы вызвать воодушевление у критических реалистов. Однако официальное оформление она получила лишь в 1923 г., когда Сантаяна опубликовал «Скептицизм и животную веру» (1923) в качестве пролога к четырем томам (1927—1940), составившим вместе «Царства бытия». Они неравноценны по значению. От книг, озаглавленных «Царство сущности» и «Царство материи», философ вправе требовать точности, подобающей рассматриваемому предмету. Но ее он не найдет: «и в царстве сущности, и в царстве материи, — признается Сантаяна, — я предлагаю лишь некоторые первые намеки». И эти намеки конечно же неясны.

В «Скептицизме и животной вере», самой читаемой из поздних работ Сантаяны, он, вслед за Расселом и Гуссерлем, подходит к метафизике с позиции метода Декартовых «Размышлений», призывая сомневаться во всем, в чем можно сомневаться, и тем самым получить в остатке достоверное. Но если Декарт полагал, что в итоге он достигнет экзистенциального высказывания «Я существую как. мыслящее существо», то Сантаяна, подобно Расселу и Гуссерлю, стремится показать, что строгое применение метода сомнения даст нам в итоге «данное» или «сущность», а не существующие вещи. То,

==224