Глава 14

не являются «необходимостью разума». Так проведенный Герцем анализ механики прокладывает себе путь между традиционным эмпиризмом и традиционным рационализмом.

В работе «Наука и гипотеза» (1902, английский перевод 1905 г.) Анри Пуанкаре 8, по образованию физик-математик, выдвинул в чем-то сходную позицию, изложенную, однако, в значительно более доходчивой форме и оказавшую поэтому более прямое воздействие на умы современников. Пуанкаре прежде всего заботит опровержение воззрения, согласно которому науку в принципе можно было бы построить путем автоматического выведения следствий из аксиом. В этом вопросе его позиция по духу близка тому течению мысли, к которому принадлежали Бергсон и прагматисты; он защищает самопроизвольность и «интуицию» против любой попытки механизации мышления. По этой причине он резко критикует математическую логику Рассела и его сторонников: он считает, что сведение математики к логике уничтожило бы элемент самопроизвольности и интуиции, который он особенно ценил в ней.

Это служит предпосылкой для «конвенционализма», связанного с именем Пуанкаре. Он, исходя из трактовки «конвенции» как свободного творения человеческого духа, утверждал, что законы механики суть «конвенции». Если закон, как полагали позитивисты, есть лишь суммарное выражение данных нашего опыта, то роль ученого сводится к регистрации и суммированию наблюдений; по существу, ученый оказывается лишь чувствующим механизмом. Но если, напротив, законы представляют собой конвенции, завуалированные определения, язык, целенаправленно конструируемый нами для рассуждений о движении частиц, то ученый выступает творцом.

Однако на первый взгляд это учение подрывает объективность науки, превращая ее в некий вид поэзии. Некоторые из его учеников 9, отмечал Пуанкаре, слишком далеко зашли в такой трактовке конвенционализма и впали в идеализм. Поэтому он старался показать, что конвенция, будучи свободным творением, не является произвольной. Опыт хотя и не принуждает ученого принять определенную конвенцию, но по крайней мере ориентирует его в каком-то одном направлении. Если — воспользуемся излюбленным примером Пуанкаре — ученый при выборе между Птолемеевым и Коперниковым описанием движения планет на самом деле выбирает конвенцию, а не фиксирует факт, то он ни минуты не колеблется в своем выборе. Объективность науки имеет своим источником тот факт, что ученые, как только конвенция найдена, приходят к согласию относительно ее преимуществ. Поэтому Галилей, полагал Пуанкаре, боролся за истину, хотя Истина и не совсем то, что о ней думал Галилей.

Удалось ли Пуанкаре совместить элементы конвенционализма и эмпиризма в своем творчестве — это другой вопрос, но несомненно одно — он не смог убедить своего коллегу-ученого Пьера Дюгема в том, что ему это удалось 10. Дюгем признает, что от научных теорий отказываются с большой неохотой, порой много времени спустя после получения экспериментального подтверждения их несостоятельности; однако он не согласен с тем, что они представляют собой чистые конвенции, что никакой эксперимент в принципе не может их опровергнуть. Свою цель он видит в выработ-

________________Естествоиспытатели становятся философами_______________

==253

ке такой трактовки научных теорий, которая бы предполагала необходимость их эмпирической проверки и в то же время признавала бы, что эта проверка не является прямой и не имеет непосредственного эффекта.

Согласно Дюгему, методологи впадают в соблазнительное, но довольно опасное заблуждение: они уподобляют физические теории эмпирическим гипотезам таких наук, как психология, или даже гипотезам из повседневной жизни. Но если подобные гипотезы описывают свойства отдельных объектов наблюдения, то физический закон, по мнению Дюгема, является абстрактным и символическим. Он отсылает к массам, давлениям, объемам, а не к физическим объектам. Говоря о «наблюдаемом» давлении или температуре, ученый должен помнить, предупреждает Дюгем, что его «наблюдение» предполагает теоретическое отношение, т. е. отношение между температурой и изменением объема ртути в столбике термометра. Поэтому совершенно неверно полагать, что физическая наука состоит из эмпирических гипотез, которые можно окончательно обосновать или окончательно опровергнуть с помощью «наблюдений»; так называемые «наблюдения» сами предполагают научные теории, и вполне может оказаться, что нашим наблюдениям противоречит не гипотеза, а одна из этих теорий.

Процедура проведения физических исследований в описании Дюгема включает четыре стадии. Вначале ученый вычленяет то, что представляется ему наиболее простыми элементами физических процессов — здесь, очевидно, возможны ошибки; хотя он может не знать, как дальше разлагаются эти элементы, однако на их основе он может конструировать более сложные процессы. Затем он представляет эти элементы в математической форме; на этом этапе, безусловно, присутствует чисто конвенциональный элемент (как и в случае, когда физик выбирает стоградусную шкалу для символического представления температуры). Далее, напрягая свое творческое математическое воображение, он соединяет эти символы в общую теорию. До этого момента опыт бессилен корректировать физика; пока его работа не содержит внутренних противоречий, она неуязвима. Однако в конце он возвращается к «опыту», но не к голым фактам, а к экспериментальным законам. Если из его теории выводимы известные экспериментальные законы, то он считает ее истинной; если же выводимые следствия несовместимы с экспериментальными законами (какую бы степень точности ни допускали его приборы), то он отказывается от своей теории как ложной — или, по крайней мере, вносит некоторые изменения в нее. На этой стадии, таким образом, экспериментальные законы играют решающую роль.

В определенном смысле подход Дюгема является махистским; физическая теория, утверждает он, не является «объяснением»; объяснение должно быть оставлено метафизикам*. По его словам, теория — это «система математических предложений, имеющая целью репрезентацию как можно более простым, полным и точным образом всей совокупности экспериментальных законов». В то же время он никоим образом не является просто

Вместе с тем Дюгем был католиком: если он резко отделял физику от метафизики, то это было столь же в интересах метафизики, как и в интересах физики. Поразительной особенностью философии этого периода была готовность философов-католиков признать позитивистские объяснения науки на том основании, что эти объяснения «оставляют место для» религии.

==254