Опыты. О человеческой гордыне и безрассудстве.

Мы обычно охотно истолковываем высказывания других людей в пользу наших собственных, укоренившихся в нас предрассудков, для атеиста, например, все произведения ведут к атеизму: самую невинную вещь он заражает собственным своим ядом. У этих людей есть некое умственное предубеждение, в силу которого доводы Раймунда Сабундского до них не доходят. А между тем им кажется, что им представляется благоприятный случай свободно опровергать чисто человеческим оружием нашу религию, на которую они иначе не решились бы нападать, памятуя о всем ее величии, о ее авторитете и ее предписаниях. Чтобы обуздать это безумие, вернейшим средством я считаю низвергнуть и растоптать ногами это высокомерие, эту человеческую гордыню, заставить человека [с.65] почувствовать его ничтожество и суетность, вырвать из рук его жалкое оружие разума, заставить его склонить голову и грызть прах земной из уважения перед величием Бога и его авторитетом. Знание и мудрость являются уделом только Бога, лишь Он один может что-то о себе мнить, мы же крадем у Него то, что мы себе приписываем, то, за что мы себя хвалим.

«Божество не терпит, чтобы кто-нибудь другой, кроме него самого, мнил о себе высоко».

Собьем с человека эту спесь, эту главную основу тирании зловредного человеческого разума. «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Все боги обладают разумом, заявляет Платон, из людей же — очень немногие.

Разумеется, для христианина большое утешение видеть, что наше бренное оружие столь же применимо к нашей святой и божественной вере, как и к нашим человеческим и бренным делам; оно действует в обоих случаях одинаково и с той же силой. Посмотрим же, имеет ли человек в своем распоряжении другие аргументы, более сильные, чем доводы Раймундл Сабундского, и вообще, возможно ли для человека прийти путем доказательств и суждений к какой-либо достоверности.

Блаженный Августин, споря с неверующими, изобличает их в том, что они не правы, утверждая, будто те части нашей веры, которые не могут быть доказаны нашим разумом, ложны. Желая показать им, что существует (и существовало) много вещей, причины и природа которых не могут быть изъяснены нашим разумом, он ссылается на ряд известных и бесспорных примеров, относительно которых человек признает, что он ничего в них не понимает; с этой целью Августин приводит, как и во многих других местах, очень тонкие и остроумные доказательства. Но надо пойти дальше и показать, что для того, [с.66] чтобы убедить их в слабости человеческого разума, незачем ссылаться на редкостные явления; что человеческий разум настолько недостаточен и слеп, что нет ни одной вещи, которая была бы ему достаточно ясна; что для него все равно — что трудное, что легкое; что все явления и природа вообще единодушно отвергают его компетенцию и притязания.

Чему учит нас вера, когда она проповедует остерегаться светской философии, когда она постоянно внушает нам, что наша мудрость — лишь безумие перед лицом Бога, что человек — самое суетное существо на свете, что человек, кичащийся своим знанием, даже не знает того, что такое знание, и что человек, который почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, обольщает и обматывает сам себя? Эти наставления Священного Писания так ясно и наглядно выражают то, что я хочу сказать, что для людей, которые беспрекословно и смиренно признавали бы авторитет Священного Писания, мне ничего больше не требовалось бы. Но те, которым я возражаю, хотят быть побитыми их же оружием: они желают, чтобы борьба с разумом велась не иначе, как с помощью самого разума.

Рассмотрим же человека, взятого самого по себе, без всякой посторонней помощи, вооруженного лишь своими человеческими средствами и лишенного божественной милости и знании, составляющих в действительности всю его славу, его силу, основу его существа. Посмотрим, чего он стоит со всем этим великолепным, но чисто человеческими вооружением. Пусть он покажет мне с помощью своего разума, на чем покоятся те огромные преимущества над остальными созданиями, которые он приписывает себе. Кто уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил, этот грозный ропот безбрежного моря, что все это сотворено и существует столько веков для [с.67] него, для его удобства и к его услугам? Не смешно ли, что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управляюсь собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя властелином и владыкой вселенной, малейшей частицы которой оно даже не в силах познать, не то что повелевать ею! На чем основано то превосходство, которое он себе приписывает, полагая, что в этом великом мироздании только он один способен распознать его красоту и устройство, что только он один может воздавать хвалу его творцу и отдавать себе отчет в возникновении и распорядке вселенной? Кто дал ему эту привилегию? Пусть он покажет нам грамоты, которыми на него возложены эти сложные и великие обязанности.

Даны ли они только одним мудрецам? Относятся ли они только к немногим людям? Или безумцы и злодеи также стоят того, чтобы они, худшие существа вселенной, пользовались таким предпочтением перед всеми остальными?

Можно ли этому поверить? «Итак, кто скажет, для кого же создан мир? Для тех, следовательно одушевленных существ, которые одарены разумом, то есть для богов и для людей, ибо нет ничего лучше их». (Слова стоика Бальба в диалоге Цицерона «О природе богов», — прим. сост.) Нет слов, чтобы достаточно осмеять это бесстыдное приравнивание людей к богам. (Мишель Монтень. Опыты. Т.1 Кн.2. Гл.12 // Опыты: В 3 кн. Кн. 1-я и 2-я. — СПб., 1998. С. 525-528.)