Изложение сущности философской системы

Теперь я перехожу к изложению своей системы, сложившейся совершенно независимо от Фихте. Здесь исходной точкой служит уже не конечное, или человеческое, Я, но бесконечный субъект, а именно 1) субъект вообще, поскольку он -единственно непосредственно достоверное, но при этом 2) бесконечный субъект, т.е. такой, который никогда не может перестать быть субъектом, раствориться в объекте, стать просто объектом, как это случилось в системе Спинозы в результате акта, им самим не осознанного

Субъект, поскольку он еще мыслится в своей чистой субстанциальности, еще свободен от всякого бытия и есть хотя не ничто, но тем не менее как ничто. Не ничто, ибо он [c.77] все-таки субъект; как ничто, ибо он – не объект, не сущий в предметном бытии. Однако он не может остаться в этой абстракции, для него как бы естественно желать самого себя как нечто и тем самым как объект. (Ф. Шеллинг. Собр. Соч.: в 2 т.– Т. 2. – М., 1987 – С. 472)

...первые моменты бесконечного полагания самого себя или, так как в этом состоит жизнь субъекта, что первые моменты этой жизни – моменты природы. Из этого следует, что данная философия с самого начала находится в природе, начинает с природы – конечно, не для того, чтобы остаться в ней, но чтобы впоследствии посредством все растущего возвышения превзойти ее, выйти за ее пределы и подняться до духа, до подлинно духовного мира. Поэтому данная философия могла на первой ее стадии называться натурфилософией, однако натурфилософия была лишь первой мастью или основой целого. Сама природа была лишь одной стороной универсума или абсолютной тотальности, в которой только полностью и осуществляется абсолютный субъект, была лишь относительно идеальным миром. Другой стороной был мир духа. Философия должна была спуститься в глубины природы только для того, чтобы оттуда подняться до высот духа. Другой стороной системы была, следовательно, философия духа. (Там же. С. 479)

Момент, когда то, что до сих пор было наивысшим, само становиться совершенно объективным, т.е. подчиняется еще более высокому субъекту, есть рождение человека, в [c.78] котором природа как таковая находит свое завершение, и начинается новый мир, совершенно новая последовательность развитии. Ибо начало природы было именно это бытие нечто, и весь природный процесс был направлен только на его преодоление в его самостоятельности или субстанциальности, только на то, чтобы превратить его в простую форму существования высшего. После того, следовательно, как это первое бытие освобождается от своего стеснения и именно благодаря тому, что оно подчинилось высшему, вновь обретает свободу, которую в органическом мире оно уже частично достигло в произвольных движениях животных, природный процесс как таковой завершен; субъективное, которое теперь выступает, уже не занято непосредственно, наподобие предшествующих потенций, бытием, так как это бытие предстает теперь ему как нечто законченное, завершенное, замкнутое; высшая потенция, вновь поднимающаяся над этим миром бытия, соотносится с ним уже лишь идеально или может быть только знанием. (Там же. С. 483-484)

Однако, когда само по себе свободное и бесконечное знание таким образом облекает конечное и посредством нового погружения в реальный мир стесняет себя необходимостью и само выступает теперь как необходимое, связанное знание,- именно благодаря этому кладется основание для нового возвышения; ибо неодолимый субъект и из этого стеснения, принятого им в человеке опять возвращается в [c.79] свою сущность и в противоположность своей связанности полагается в качестве свободного, в качестве второй потенции самого себя и вне упомянутой необходимости а качестве господствующего над ней, рассматривающего и постигающего ее; противоположность, проходившая через всю последовательность, получает здесь свое высшее выражение как противоположность между необходимостью и свободой... Следовательно, в новом возвышении, посредством которого необходимость, положенная субъектом в его познавании, сама опять становится для него объективной, он освобождается именно от этой необходимости и является теперь свободным, правда не в познании или знании, а в действовании. Но противоположность тем самым не снята, напротив, только теперь положена противоположность между свободой и необходимостью, которая посредством все более пространных разветвлений – изложить их я здесь не могу -наконец получает высокое значение, принадлежащее ей в истории, где действует не индивидуум, а весь род в целом.

Здесь, таким образом, находится та точка системы, где она переходит в сферу действования, в практическую философию, где тем самым речь идет о моральной свободе человека, о противоположности добра и зла и о значении этой противоположности, и особенно о государстве как опосредствовании, хотя и подчиненном, о свободе и необходимости как результате борения человечества между той и другой и, [c.80] наконец, о самой истории как великом процессе, в который втянуто все человечество. Таким образом, эта философия, которая на более ранней ступени была философией природы, становится философией истории. Оказывается, что безграничная свобода, не обуздываемая никакой закономерностью, ведет к безнадежности и отчаянию в воззрении на историю. Здесь, где выступает наивысший и наиболее трагический диссонанс, когда злоупотребление свободой заставляет нас самих вновь взывать к необходимости, здесь человек вынужден познать нечто более высокое, чем человеческая свобода; само чувство долга не могло бы, внушив ему определенное решение, уверить его, что он может не испытывать беспокойства о последствиях своих поступков, если бы он не сознавал, что хотя его действия зависят от него, от его свободы, но последствия их или то, какое влияние эти поступки окажут на весь его род, зависят от другого, высшего, кто в самых свободных и беззаконных действиях индивидуума соблюдает и утверждает высшую закономерность.

Без этой предпосылки человек никогда не вдохновлялся бы необходимостью следовать велению долга, совершенно не заботясь о последствиях своих поступков. Без этой предпосылки неловок никогда не осмелился бы совершать действия, чреватые серьезными последствиями, даже если бы ему предписывал это самый священный долг. Здесь, следовательно, для самой истории требуется необходимость, [c.81] которая обязательна и оправдана даже в том случае, если она противоречит моральной свободе, которая не может быть слепой необходимостью (над ней свобода, конечно, возвышается), но только потому опосредствует свободу необходимостью, что также она сама (подобно человеческой свободе) не вступает в конфликт с необходимостью и свободна по отношению к ней не только относительно, а абсолютно, всегда остается проведением, следовательно, всегда и по отношению ко всему – субъектом – чистым, свободным, безучастным и поэтому подлинно бесконечным субъектом. Здесь, следовательно, философия пришла к тому бесконечному, всепобеждающему субъекту, который сам уже не становится объективным, но всегда останется субъектом и который человек должен познавать не как себя, подобно тому как это происходит в знании, но как нечто над собой и поэтому над всем, чему в конечном счете подчинено все и что не просто, как это было в первом завершении есть дух и провидение, но выступает как провидение и в конце показывает себя тем, чем оно уже было вначале. Последней задачей могло бы еще быть показать отношение этого недоступного по самой своей природе и пребывающего как бы в недоступном свете – поскольку он никогда не может быть объектом – субъекта к человеческому сознанию, ибо каким-либо отношением к нему он должен обладать. Однако так как уже было сказано, что он сам никогда и ни при каком дальнейшем продвижении не может стать объектом, [c.82] но останавливается в качестве господствующего над всем, то единственно мыслимое отношение к человеческому сознанию – это открытие себя. Ибо поскольку он сам уже не становится и не может стать объектом, то можно только сказать, что он открывает себя. Следовательно, возникает вопрос, есть ли в человеческом сознании подобные откровения, или, используя более подходящее здесь выражение Лейбница, подобные излучения того высшего, возвышающегося над всем явления, в которых человеческая самость выступает как орудие, органон того наивысшего; ибо то, что лишь открывается, не действует непосредственно, но только через другое (так по всей линии продвижения). Теперь нам надлежит вспомнить, что тот наивысший субъект, правда, сам по себе лишь одно, но в отношении к обеим сторонам универсума, стоящего теперь перед нами завершенным, может быть мыслим в трех образах; ибо именно потому, что он наивысший, и потому, что все находится под ним, он в такой же мере последнее, заключительно производящее природы, реального мира, как и властитель духовного, идеального мира и вместе с тем опосредствующее то и другое в качестве постигающего все находящееся ниже его. В качестве созидающего он откроет себя в человеке также посредством созидания реальной продукции; он выступит: 1) как то, что обладает властью над материалом, над материей, как способное преодолеть и принудить ее быть выражением духа, даже самых наивысших идей – до этого доходит изобразительное искусство просто как таковое, но 2) в поэзии, которая предполагается изобразительным искусством и по отношению к которой оно находится в отношении орудия, в поэзии он откроется как дух, обладающий властью сам произвести или создать также и материал.

Высшая истина и совершенство произведения пластического искусства состоят не в простом совпадении с реальным созданием или образцом творения, а в том, что оно создается как бы самим духом природы; в нем, следовательно, открывается деятельность, которая уже не есть творчество, в которой мы как бы видим творца. В высшем художественном произведении, где искусство связано с поэзией, в этом высшем творении, в трагедии, где в вихре бушующих слепых страстей люди не внимают даже голосу разума, а произвол и беззаконие, захватывая все более глубокие пласты, превращаются в чудовищную необходимость,- среди всего этого движения появляется дух поэта как чистый, единственно еще сияющий свет, единственно возвышающийся над всем, неподвижный во всем этом стремительном движении субъект, в качестве мудрого провидения, способного в конце концов привести к мирному разрешению всех наиболее противоречивых конфликтов.

Здесь, таким образом, наивысшее открывается как гений искусства. Если искусство – самое объективное в человеческой деятельности, то религия – ее субъективная сторона, [c.84] так как она в отличие от искусства направлена не на то, чтобы полагать бытие, а на то, чтобы полагать в отношении к тому наивысшему субъекту все сущее как не – сущее. Следовательно, здесь наивысший субъект открывает себя именно как то, перед лицом чего все погружается в ничто; таким он открывает себя в одухотворении тех героев религиозной нравственности, благодаря которым на все человечество падает отсвет величия и божественности.

Существует третья человеческая деятельность, объединяющая в себе объективность искусства и субъективность (или подчинение) религии, – это философия. Она объективна как искусство, ибо показывает движение созидающего, движущегося от ступени к ступени, проходящего через все и ни на одной из них не останавливающегося творца. Она субъективна, как религия, ибо она все привносит в действительность, показывает или полагает а качестве сущего, для того чтобы в конце концов вверить это высшему субъекту, который сам по себе и есть высший дух.

Искусство, религия и философия – это три сферы человеческой деятельности, в которых только и открывает себя высший дух в качестве такового; он – гений искусства, гений религии, гений философии. (Там же. С. 486-490)

...Считать первичным объективное и выводить из него субъективное является, как мы только что показали, задачей натурфилософии. Следовательно, если трансцендентальная [c.85] философия существует, ей остается только идти в противоположном направлении – исходить из субъективного в качестве первичного и абсолютного, и выводить из него объективное. Таким образом, натурфилософия и трансцендентальная философия разделила между собой два возможных направления философии, и если всякая философия должна выводить либо интеллигенцию из природы, либо природу из интеллигенции, трансцендентальная философия, перед которой стоит последняя задача, является другой необходимой основной наукой философии." (Там же. Т. 1. С. 234)

Деление самой трансцендентальной философии определяется теми изначальными убеждениями, из значимости которых она исходит. Эти убеждения надлежит сначала обнаружить в обыденном сознании. Если вернуться к точке зрения обыденного сознания, то окажется, что в рассудке людей глубоко укоренились следующие убеждения.

А. Что не только существует независимо от нас мир вещей, но и, более того, наши представления настолько с этими вещами совпадают, что в вещах нет ничего сверх того, что существует в наших представлениях о них. Принудительный характер наших объективных представлений объясняют тем, что вещи обладают неизменной определенностью и этой определенностью вещей опосредованно определены и наши представления. Этим первым изначальным убеждением определена первая задача философии: [c.86] объяснить, каким образом представления могут абсолютно совпадать с совершенно независимо от них существующими вещами. Поскольку на допущении, что вещи именно таковы, какими мы их представляем, и что мы в самом деле познаем вещи такими, каковы они сами по себе, основана возможность всякого опыта (ибо что стало бы с опытом и какова была бы, например, судьба физики без предпосылки об абсолютной тождественности бытия и явленности), то решение этой задачи относится к области теоретический философии, которой надлежит исследовать возможность опыта.

В. Второе столь же изначальное убеждение состоит в том, что представления, возникающие в нас без необходимости посредством свободы, могут переходить из мира мысли в действительный мир и обретать объективную реальность.

Это убеждение противоположно первому. Первое гласит: предметы определены неизменно, а посредством них и наши представления; второе гласит: предметы изменчивы, причем причиной этого изменения служат представления в нас. Согласно первому убеждению, совершается переход из действительного мира в мир представлений, или определение представления посредством объективного, согласно второму – переход из мира представлений в действительный мир или определение объективного посредством (свободно возникшего) представления в нас. [c.87]

Этим вторым убеждением определена вторая проблема; каким образом объективное может быть изменено посредством того, что только мыслится, причем изменено так, что оно полностью совпадает с мыслимым.

Так как на этой предпосылке основана возможность всякой свободной деятельности, то решение этой задачи относится к области практической философии.

С. Эти две проблемы вовлекают нас в противоречие... Это противоречие должно быть разрешено, если вообще существует философия, и решение этой проблемы или ответ на вопрос, как можно одновременно мыслить представления сообразующимися с предметами, а предметы – сообразующимися с представлениями. является не первой, но высшей задачей трансцендентальной философии.

Нетрудно понять, что эта проблема не может быть решена ни теоретической, ни практической философией, а только философией более высокой, которая служила бы соединяющим звеном между ними и, не будучи ни чисто теоретической, ни чисто практической, явилась бы той и другой одновременно... Если предположить, что две этих деятельности в принципе должны быть едины, что одна и та же деятельность в свободном действовании продуктивна сознательно, в продуцировании же мира продуктивна бессознательно, то упомянутая предустановленная гармония действительно существует, и противоречие устранено.

...Тогда природа как целое и в своих отдельных [c.88] продуктах предстанет сознательным творением и вместе с тем продуктом самого слепого механизма; она, целесообразна, не будучи объяснима в .своей целесообразности. Философия, занимающаяся целями природы, или телеология, и есть, следовательно та область, где теоретическая и практическая философия объединяются.

D. До сих пор мы лишь вообще постулировали тождество бессознательной деятельности, создавшей природу, и деятельности сознательной, выражающейся в волении, не решая вопрос, к какой области относится принцип этой деятельности – к природе или к нам.

Однако систему знания можно считать законченной только в том случае, если она возвращается к своему принципу. Следовательно, трансцендентальная философия была бы завершена лишь в том случае, если бы упомянутое тождество – высшее решение ее проблемы – можно было бы обнаружить в ее принципе (в Я).

Тем самым постулируется, что эта одновременно сознательная и бессознательная деятельность обнаруживается в субъективном, в самом сознании.

Подобной деятельностью является лишь деятельность эстетическая, и каждое произведение искусства может быть понято только как ее продукт. Следовательно, идеальный мир искусства и реальный мир объектов суть продукты одной и той же деятельности; сочетание двух деятельностей (сознательной и бессознательной), будучи бессознательным, [c.89] создает действительный мир, сознательное – оно создает мир эстетический.

Объективный мир есть лишь изначальная, еще не осознанная поэзия духа; общим органоном философии, замковым камнем всего ее свода, является философия искусства.