О человеке и мире

Истоки человека лишь частично могут быть поняты и рационализированы. Тайна личности, ее единственности, никому не понятна до конца. Личность человеческая более таинственна, чем мир. Она и есть целый мир. Человек – микрокосм и заключает в себе все. Но актуализировано и оформлено в его личности лишь индивидуально-особенное. (Н.А. Бердяев. Самопознание. – М., 1990. С. 11.)

...Я изначально чувствовал себя попавшим в чуждый мне мир, одинаково чувствовал и в первый день моей жизни, и в нынешний ее день. Я всегда был лишь прохожим. ...Нелюбовь ко всему родовому – характерное мое свойство. (Там же. С. 11.)

Священно не общество, не государство, не нация, а человек. (Там же. 104.)

Чувство жизни... я определяю как чуждость мира, неприятие мировой данности, неслиянность, неукорененность в земле, как любят говорить, болезненное отвращение к обыденности.... Человек есть сложное и запутанное существо. Мое «я» переживает себя как пересечение двух миров. При этом «сей мир» переживается как не подлинный, не первичный и не окончательный. Есть «мир иной», более реальный и подлинный. Глубина «я» принадлежит ему. (Там же. С. 28.)

Меня отталкивал всякий человеческий быт, и я стремился к прорыву за обыденный мир. (Там же. С. 41.)

Прежде всего я убежден в том, что воображение есть один из путей прорыва из этого мира в мир иной. (Там же. С. 39.)

...У меня есть напряженная устремленность к трансцендентному, к переходу за грани этого мира. Обратной стороной этой направленности моего существа является сознание неподлинности, неокончательности, падшести этого эмпирического мира. <...> Мне этот мир не только чужд, но и представляется не настоящим, в нем [c.10] объективируется моя слабость и ложное направление моего сознания. <...> Мне не импонирует массивность истории, массивность материального мира. (Там же. С. 35.)

В противоположность господствующей точке зрения я думаю что дух революционен, материя же консервативна и реакционна. Но в обыкновенных революциях мир духа ущемлен материей, и она искажает его достижения. Дух хочет вечности. Материя же знает лишь временное. (Там же. С. 37.)

Тема одиночества – основная. Обратная сторона ее есть тема общения. Чуждость и общность – вот главное в человеческом существовании, вокруг этого вращается и вся религиозная жизнь человека. Как преодолеть чуждость и далекость? Религия есть не что иное, как достижение близости, родственности. (Там же. С. 39.)

Другая основная тема есть тема тоски. Всю жизнь меня сопровождала тоска. <...> Тоска направлена к высшему миру и сопровождается чувством ничтожества, пустоты, тленности этого мира. Тоска обращена к трансцендентному, вместе с тем она означает неслиянность с трансцендентным, бездну между мною и трансцендентным. Тоска по трансцендентному, по иному, чем этот мир, по переходящему за границы этого мира. Но она говорит об одиночестве перед лицом трансцендентного. (Там же. С. 45.)

В «жизни», в самой силе «жизни» есть безумная тоска. «Сера всякая теория и вечно зелено древо жизни». Мне иногда парадоксально хотелось сказать обратное. «Серо древо жизни и вечно зелена теория». (Там же. С. 49.)

Мне свойственны не сомнения, а духовные борения, противоречия. Я не сомневаюсь, я бунтую. (Там же. С. 67.)

Человек живет и держится верой. <...> Скепсис есть ослабление человека и смерть. (Там же. С. 69.)

Меня всегда мучили не столько богословские, догматические, церковные вопросы или школьно-философские вопросы, сколько [c.11] вопросы о смысле жизни, о свободе, о назначении человека, о вечности, о страдании, о зле. Этим мне близки были герои Достоевского и Л. Толстого, через которых я воспринял христианство. (Там же. С. 78.)

Я бесконечно люблю свободу... Я всегда веду борьбу за независимость личности, не допускаю ее смешения с какой-либо коллективной силой и растворения в безликой стихии. Во мне всегда остается критическое отношение к силам, претендующим заражать и покорять. Пафос свободы и пафос личности, то есть, в конце концов, пафос духа, я всегда противополагал господствующей в начале XX века атмосфере. (Там же. С. 133-134.)