О Канте, Гегеле, Фихте и Шеллинге

...Кант великий учитель человечества, который один только наряду с Гете составляет справедливую гордость немецкой нации; я отстаиваю его право на то, что бесспорно принадлежит ему одному... (Там же. С. 109.)

Так называемая философия этого Гегеля – колоссальная мистификация, которая и у наших потомков будет служить неисчерпаемым материалом для насмешек над нашим временем: ...это псевдофилософия, расслабляющая все умственные способности, заглушающая всякое подлинное мышление и [c.6] ставящая на его место с помощью беззаконнейшего злоупотребления словами пустейшую, бессмысленнейшую и потому, как показывают результаты, умопомрачительнейшую словесную чепуху; она ничем не доказывается и сама ничего не доказывает и ничего не объясняет, ...является простой пародией на схоластический реализм и одновременно на спинозизм... (Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. – М., 1992. С. 29.)

Что касается Фихте, ...я все‑таки поставил его, как «человека с талантом», гораздо выше Гегеля Только над этим последним я без комментариев. произнес мое безусловное осуждение в самых решительных выражения. (Там же. С.28.)

Признание строгой необходимости человеческих поступков – это пограничная линия, отделяющая философские умы от других; и, придя к ней, Фихте ...говорит вещи, стоящие в прямом противоречии с вышеприведенными местами, это доказывает, как и множество других противоречий в его сочинениях, что он совсем не имел твердого основного убеждения как человек, никогда серьезно не относившийся к исследованию истины... (Там же. С. 187.)

...Я должен в угоду истине и Канту выставить против Шеллинга тот упрек, что, излагая ...одно из важнейших и достойных наибольшего удивления, даже, по моему мнению, глубокомысленнейшее из всех кантовских учений, он не высказывается ясно, что эти его рассуждения принадлежат Канту, напротив, он выражается так, что большинство читателей [c.7] ... должны подумать, будто здесь перед ними собственные мысли Шеллинга. (Там же. С. 108‑109.)

Мой собственный ряд мыслей при всем его отличии от кантовского всецело стоит под его влиянием, непременно им обусловливается и из него вытекает, и я признаю, что лучшим в моем собственном развитии я обязан, после впечатлений наглядного мира, творениям Канта, равно как священному писанию индусов и Платону. (Антология мировой философии. В 4-х т. Т.3. — М., 1971. С. 675.)

О мире

Мир как представление

Нет истины более несомненной, более независимой от всех других, менее нуждающейся в доказательстве, чем та, что все существующее для познания, т.е. весь этот мир, является только объектом по отношению к субъекту, воззрением для взирающего – короче говоря, представлением. Естественно, это относится и к настоящему, и ко всякому прошлому, и ко всякому будущему, относится и к самому отдаленному, и к близкому: ибо это распространяется на самое время и пространство, в которых только и находятся все такие различия. Все, что принадлежит и может принадлежать миру, неизбежно обречено этой обусловленности субъектом и существует только для субъекта. Мир – представление. (Антология мировой философии. В 4-х т. Т.3. — М., 1971. С. 676.)

«Мир есть мое представление»: вот истина, которая имеет силу для каждого животного и познающего существа, хоть [c.8] только человек может возводить ее до рефлексивно‑абстрактного сознания; и если он действительно это делает, то у него зарождается философский взгляд на вещи. Для него становится тогда ясным и несомненным, что он не знает ни солнца, ни земли, а знает только глаз, который видит солнце, руку, которая осязает землю; что окружающий мир существует лишь как представление, т.е. исключительно по отношению к другому, к представляющему, каковым является сам человек... Итак, нет истины более несомненной, более независимой от всех других, менее нуждающихся в доказательстве, чем та, что все существующее для познания, т.е. весь этот мир, является только объектом по отношению к субъекту, созерцанием для созерцающего, короче говоря, представлением. Естественно, это относится и к настоящему, и ко всякому прошлому, и ко всякому будущему, относится и к самому отдаленному, и к близкому: ибо это распространяется на самое время и пространство, в которых только и находятся эти различия. Все, что принадлежит и может принадлежать миру, неизбежно отмечено печатью этой обусловленности субъектом и существует только для субъекта. Мир есть представление. (Шопенгауэр А. Собр. соч. в 5 т. – М., 1992. Т.1. С. 54.)

То, что все познает и никем не познается, это – субъект. Он, следовательно, носитель мира, общее и всегда предполагаемое условие всех явлений, всякого объекта: ибо только для субъекта существует все, что существует. (Там же. С. 55.) [c.9]

О причинности

Всякое воззрение не просто сенсуально, а интеллектуально, т.е. является чистым рассудочным познанием причины из действия и, следовательно, предполагает закон причинности, от познания которого зависит всякое воззрение и потому всякий опыт в своей первоначальной и всей возможности, а вовсе не наоборот, т.е. познание причинного закона не зависит от опыта, как утверждал скептицизм Юма, опровергаемый только этими соображениями. (Антология мировой философии. В 4-х т. Т.3. — М., 1971. С. 677.)

Внешний мир в пространстве и времени, проявляющий себя как чистую причинность, совершенно реален; и он есть, безусловно, то, за что он себя выдает, а выдает он себя всецело и без остатка за представление, связанное по закону причинности. В этом его эмпирическая реальность. Но с другой стороны, всякая причинность существует только в рассудке и для рассудка, и, следовательно, весь этот действительный, т.е. действующий, мир, как таковой, всегда обусловлен рассудком и без него – ничто…

Мир как представление не единственная, а только одна, как бы внешняя сторона мира, который имеет еще и совсем другую сторону: она представляет собой его внутреннее существо, его звено, вещь в себе; ее мы и рассмотрим <...>, назвав ее по самой непосредственной из ее объективаций волей. (Там же. С. 678-679.)

Не только в явлениях, вполне сходных с его собственным, [c.10] в людях и животных, признает он (человек) в качестве их внутренней сущности ту же волю, но дальнейшее размышление приведет его и к тому, что и ту силу, которая движет и живит растение, и ту силу, которая образует кристалл, и ту, которая направляет магнит к северу, и ту, которая встречает его ударом при соприкосновении разнородных металлов, и ту, которая в сродстве материальных веществ проявляется как отталкивание и притяжение, разделение и соединение, и, наконец, как тяготение, столь могуче-стремительное во всей материи, влекущее камень к земле и землю к солнцу, – все это признает он различным лишь в явлении, а в своей внутренней сущности тождественным с тем самым, что ему непосредственно известно так интимно и лучше всего другого и что в наиболее ясном своем обнаружении называется волей. Только в силу этого размышления мы и не останавливаемся дольше на явлении, а переходим к вещи в себе. Явление значит представление, и больше ничего: всякое представление, какого бы рода оно ни было, всякий объект —явление. Но вещь в себе — это только воля, которая, как таковая, вовсе не представление, а нечто от него отличное: она то, чего проявлением, видимостью, объектностью служит всякое представление, всякий объект. Она — самая сердцевина, самое зерно всего частного, как и целого; она проявляется в каждой слепо действующей силе природы, но она же проявляется и в обдуманной деятельности человека: великое различие между первой и последней касается только степени проявления, но не сущности [c.11] того, что проявляется. (Там же. С. 685.)

То от чего мы здесь абстрагируемся, – позднее это, вероятно, станет несомненным для всех, – есть всегда только воля, которая одна составляет другую грань мира, ибо последний, с одной стороны, всецело есть представление, а с другой стороны, всецело есть воля. (Шопенгауэр А. Собр. соч. в 5 т. – М., 1992. Т.1. С. 55.)

Мир как воля

...Воля как вещь в себе лежит вне сферы закона основания во всех его видах, и она поэтому совершенно безосновна, хотя каждое из ее проявлений непременно подчинено закону основания. Далее, она свободна от множественности, хотя проявления ее во времени и пространстве бесчисленны; она сама едина, но не так, как один объект, единство которого познается лишь из контраста возможной множественности, не так, как единое понятие, которое возникнет лишь через абстрагирование от множества; нет, воля едина как то, что лежит вне времени и пространства, вне принципа индивидуации, т.е. возможности множественного. Только когда все это станет совершенно ясным для нас из дальнейшего обзора проявлений и различных манифестаций воли, лишь тогда мы вполне поймем смысл кантовского учения, что время, пространство и причинность не принадлежат вещи в себе, а представляют собой только формы познания. (Там же. С. 142.)

Воля сама по себе бессознательна и представляет собой лишь слепой, неудержимый порыв, – такой она проявляется [c.12] еще в неорганической и растительной природе и ее законах, как в растительной части нашей собственной жизни. Но благодаря привходящему, развернутому для служения миру представлению, она получает познание своего желания и того, что составляет предмет последнего: оказывается, он есть не что иное, как этот мир, жизнь, именно такая, какова она есть... Так как воля – это вещь в себе, внутреннее содержание, существо мира, а жизнь, видимый мир, явление – только зеркало воли, то мир так же неразлучно должен сопровождать волю, как тень – свое тело; и если есть воля, то будет и жизнь, мир. (Там же. С. 269.)

Воля как вещь сама по себе вполне отлична от своего явления и вполне свободна от всех его форм, в которые она входит только при появлении и которые, следовательно, касаются только ее объективации, а ей самой чужды. Даже самая общая форма всякого представления – объекта для субъекта – ее не касается. (Шопенгауэр А. Избранные произведения. – Ростов-на-Дону, 1997. С. 46.)

Ошибка всех философов заключалась в том, что метафизическое, неразрушимое, вечное в человеке они полагали в интеллекте, между тем как на самом деле оно лежит исключительно в воле, которая от первого совершенно отлична и только одна первоначальна. (Там же. С. 131.)

Итак, эти соображения подтверждают для нас то, 1) что воля к жизни – сокровеннейшая суть человека; 2) что она сама по себе бессознательна, слепа; 3) что познание – это [c.13] первоначально чуждый ей, дополнительный принцип; 4) что воля с этим познанием враждует и наше суждение одобряет победу знания над волей. (Там же. С. 94.)