Великие мифы и эмблематические образы, выражающие основные понятия философии Платона [миф о пещере]

– После этого, – сказал я, – ты можешь сравнить человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности с таким состоянием. Представь, что люди находятся в подземе­лье наподобие пещеры, во всю длину которой есть широкий просвет. С малых лет на ногах и шеях люди носят оковы, так что им и с места не двинуться, а видят они лишь то, что прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, горящему далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь себе, невысокой стеной вроде ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, водящих поверх ширмы кукол.

– Это я себе представил, – сказал Главкон.

– Так представь же себе и то, что за стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых су­ществ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, некоторые из несущих разговаривают, а другие молчат.

– Странный рисуешь ты образ и странных узников!

– Подобных нам. Разве тебе не кажется, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними сте­ну пещеры?

– Как же им видеть что-то иное, если всю жизнь они вынужде­ны держать [с.51] голову неподвижно?

– А предметы, проносимые там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними?

– То есть?

– Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

– Непременно так.

– Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписа­ли бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?

– Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

– Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

– Это совершенно неизбежно.

– Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеле­ние от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх, в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от кото­рых он видел раньше. А как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к подлинному бытию, он смог бы обрести верное видение? А если станут указывать на тот или иной несомый предмет, заставят отвечать на вопрос, что это такое? Не кажется ли тебе, что трудности так смутят его, что он подумает, будто куда больше правды в видимом раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

– Конечно, именно так и подумает.

– А если он принужден будет смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза и не отвернется он поспешно к тому, что привык видеть, считая, что это и в самом деле достовернее вещей, которые ему теперь показывают?

– Пожалуй, это так.

– Ну а если кто-то потянет его по круче вверх, в гору, и не отпустит, пока не извлечет на божий свет, разве бывший узник не будет страдать и не возмутится таким насилием? А при выходе на свет разве его глаза не ослепит такое сияние, что и рассмотреть он не сможет ни одного предмета из тех, о под­линности которых ему теперь говорят?

– Да, сразу ему не разглядеть.

– Нужна привычка, чтобы узнать все, что есть наверху. Начи­нать надо с самого легкого: смотреть сначала на тени, потом на отражения людей и предметов в воде и уж потом – на сами вещи. Причем само небо и все, что на нем, ему лучше рассмат­ривать не днем, а ночью, то есть созерцать звездный свет и Луну, а не Солнце и солнечный свет.

– Несомненно. [с.52]

– В конце концов, я думаю, этот человек оказался бы в состо­янии видеть самое Солнце, находящееся в зените, понимать его свойства, не ограничиваясь наблюдением обманчивого отражения в воде или других чуждых ему средах.

– Конечно, все это станет доступно.

– И тогда он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, что оно ведает всем в видимом простран­стве, оно же каким-то образом есть причина всего, что он и другие узники видели раньше в пещере.

– Ясно, что он придет к такому выводу после подобных наблю­дений.

– Так как же? Припомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и собратьев из заточения, сочтет ли он блажен­ством перемену своего положения и пожалеет ли своих друзей?

– И еще как.

– А если они, воздавая какие-то почести и хвалу друг другу, награждали отличившихся самым острым зрением в наблюдениях за проносимыми мимо предметами, в запоминании, что появ­ляется раньше, а что позже, в предсказывании грядущего, то, как ты думаешь, хотел бы всего этого тот, кто уже освобо­дился от уз, завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто из них пользуется влиянием? Или он пожелал бы, как говорит Гомер, "подобно поденщику, работая в поле, службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный", терпеть что угодно, только бы не разделять представлений узников и жить иначе, чем они?

– Я-то думаю, он предпочтет стерпеть что угодно, лишь бы жить иначе.

– Обдумаем вот что еще: если б такой человек опять спустился в подземелье, что станет с его глазами с уходом от солнечного света в царство тьмы? Не ослепнет ли снова?

– Конечно.

– А если снова придется спорить с вечными узниками, разбирая смыслы тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут – а на это уйдет немало времени, – разве не пока­жется он нелепым? О нем станут говорить, что после восхож­дения вернулся он с испорченным зрением, а значит, другим не стоит стремиться туда. Разве не убили бы они, попадись им в руки, того, кто взялся бы освободить и увести наверх узников?

– Непременно убили бы.

– Так вот, дорогой Главкон, такое уподобление следует приме­нить ко всему ранее сказанному. Охватываемая зрением область сродни тюремному жилищу, а свет от огня подобен мощи Сол­нца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся на вершине, означает подъем души в область умопостигаемого. Если ты предположишь это, постигнешь мою заветную мысль, если тебе интересно ее узнать, а верна ли она, то ведомо лишь богу. А мне вот что видится: во всем познаваемом идея Блага дана как предел. Она с трудом различима, но стоит ее различить, как приходится сделать вывод, что именно в ней – причина всего истинного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и царство света, а в области умопостигаемого она сама – владычица, от которой зависят истина и разумение, значит, на нее должен взирать тот, кто хочет разумной личной и об­щественной жизни. [с.53]

– Я согласен с тобой, насколько понимаю.

– Тогда согласись со мной и не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят более интересоваться человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. (Государство, 514а – 517d // Платон. Собр. соч. – Т. 3. С. 295-298.)