[О фортуне]

Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог, люди же с их разу­мением ничего не определяют и даже ничему не могут проти-

400

востоять; отсюда делается вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием. Особенно многие уверовали в это за последние годы, когда на наших гла­зах происходят перемены столь внезапные, что всякое челове­ческое предвидение оказывается перед ними бессильно. Иной раз и я склоняюсь к общему мнению, задумываясь о происхо­дящем.

И однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я пред­положу, что, может быть, судьба распоряжается лишь полови­ной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы судьбу бурной ре­ке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь, все отступают перед ее напором, бессильные его сдер­жать. Но хотя бы и так, — разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река либо устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?

То же и судьба: она являет свое всесилие там, где препятст­вием ей не служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных против нее заграждений. Взгляните на Италию, захлестнутую ею же вызванным бурным разливом событий, и вы увидите, что она подобна ровной местности, где нет ни плотин, ни заграждений. А ведь если бы она была защи­щена доблестью, как Германия, Испания и Франция, этот раз­лив мог бы не наступить или по крайней мере не причинить столь значительных разрушений. Этим, я полагаю, сказано доста­точно о противостоянии судьбе вообще.

Что же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как некоторые из них, еще вчера благоденствовавшие, сегодня лишаются власти, хотя, как кажется, не изменился ни весь склад их характера, ни какое-либо отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, теми причинами, которые были подробно разобраны выше, а именно тем, что если государь всецело полагается на судьбу, он не может выстоять против ее ударов. Я думаю также, что сохраняют благополучие те, чей об­раз действий отвечает особенностям времени, и утрачивают бла­гополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени.

Ибо мы видим, что люди действуют по-разному, пытаясь до­стичь цели, которую каждый ставит перед собой, то есть богат­ства и славы: один действует осторожностью, другой натиском;

401

один — силой, другой — искусством; один — терпением, дру­гой — противоположным способом, и каждого его способ мо­жет привести к цели. Но иной раз мы видим, что хотя оба дей­ствовали одинаково, например, осторожностью, только один из двоих добился успеха, и наоборот, хотя каждый действовал по-своему: один осторожностью, другой натиском, — оба в рав­ной мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один образ действий совпадает с особенностями времени, а дру­гой — не совпадает. Поэтому бывает так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются успеха, а бывает так, что двое действуют одинаково, но только один из них достигает цели.

От того же зависят и превратности благополучия: пока для того, кто действует осторожностью и терпением, время и об­стоятельства складываются благоприятно, он процветает, но сто­ит времени и обстоятельствам перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего образа дейст­вий. И нет людей, которые умели бы к этому приспособиться, как бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх при­родные склонности, во-вторых, человек не может заставить се­бя свернуть с пути, на котором он до того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда настает вре­мя применить натиск, не умеет этого сделать и оттого гибнет, а если бы его характер менялся в лад с временем и обстоятельст­вами, благополучие его было бы постоянно.

Папа Юлий всегда шел напролом, время же и обстоятельст­ва благоприятствовали такому образу действий, и потому он каждый раз добивался успеха. Вспомните его первое предприя­тие — захват Болоньи, еще при жизни мессера Джованни Бен-тивольи. Венецианцы были против, король Испании тоже, с Францией еще велись об этом переговоры, но папа сам высту­пил в поход, с обычной для него неукротимостью и напором. И никто этому не воспрепятствовал, венецианцы — от страха, Испания — надеясь воссоединить под своей властью Неаполи­танское королевство; уступил и французский король, так как, видя, что папа уже в походе, и желая союза с ним против вене­цианцев, он решил, что не может без явного оскорбления отка­зать ему в помощи войсками.

Этим натиском и внезапностью папа Юлий достиг того, чего не достиг бы со всем доступным человеку благоразумием ника­кой другой глава Церкви; ибо, останься он в Риме, выжидая, пока все уладится и образуется, как сделал бы всякий на его месте, король Франции нашел бы тысячу отговорок, а все дру-

гие — тысячу доводов против захвата. Я не буду говорить о прочих его предприятиях, все они были того же рода, и все ему удавались; из-за краткости правления он так и не испытал неу­дачи, но, проживи он дольше и наступи такие времена, когда требуется осторожность, его благополучию пришел бы конец, ибо он никогда не уклонился бы с того пути, на который его увлекала натура.

Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоянна, а че­ловек упорствует в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его приходит конец. И все-та­ки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо форту­на — женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать — таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, — подруга моло­дых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с боль­шей дерзостью ее укрощают. <...>

ДЕЗИДЕРИЙ ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ

Имя Эразма Роттердамского (ок. 1469—1536) стало своего рода символом Эпохи Возрождения. В самом деле, человек вы­дающегося литературного таланта и огромнейшего трудолюбия, Эразм Роттердамский еще при жизни был назван королем гума­нистов, став как бы общеевропейским лидером гуманистиче­ского движения.

Настоящее его имя — Герхард Герхардс (Дезидерий Эразм — это латинское прочтение). Родился он в нидерландском городе Роттердаме и был незаконнорожденным сыном священника и его служанки. Еще в молодости он принялся серьезно изучать теологию, философию, литературу, историю. В 1492 году был возведен в сан священника, обязанности которого исполнял в течении восьми лет.

В конце века Эразм оказался в Лондоне, где встретился с членами гуманистического кружка Джона Колета. Участие в этом кружке оказало, несомненно, значительное влияние на станов­ление мировоззрения нидерландского мыслителя.

Впоследствии Эразм Роттердамский проживал в различных европейских странах. Практически все свое время он посвящал литературным занятиям. Одним из важнейших результатов его трудов стало издание Нового Завета: в 1517 году — на греческом

403

языке, ав!519 — в новом переводе на латинский язык. Новый перевод Эразма Роттердамского заменил старый латинский пе­ревод («Вульгату») изобилующий многочисленными ошибками. Столь же большое значение имели и новые исправленные из­дания сочинений отцов церкви — Аврелия Августина, Диони­сия Ареопагита, Василия Великого, Оригена и других, чем Эразм занимался в течении последних двадцати лет жизни.

И конечно же важную роль в развитии европейской обще­ственной мысли сыграли произведения самого Эразма, ставшие очень популярными — «Оружие христианского воина» (1503 г.), «О свободе воли» (1524 г.) и другие. А наибольшую известность получила его знаменитейшая «Похвала глупости» (1509 г., изда­на в 1511 г.).

Дезидерий Эразм Роттердамский никоим образом не вписы­вается в классический образ философа-ученого, всего себя отдаю­щего познанию мудрости этого мира. Наоборот, можно сказать, что его философская деятельность была посвящена поиску ответа на вопрос, заданный еще Апостолом Павлом — «Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?» (1 Кор. 1: 20). И практиче­ски вся предшествующая традиция схоластической философии, которая пыталась с помощью разума трактовать вопросы веры, Эразму и представлялась тем самым «безумием».

Поэтому в большинстве своих сочинений, а особенно в «Похвале глупости», Эразм Роттердамский с присущими ему сарказмом и иронией выводит образы философов-схоластов, «по­читаемых за длинную бороду и широкий плащ, которые себя одних полагают мудрыми». «А ведь природа посмеивается свы­сока над всеми их догадками, — заключает Эразм, — и нет в их науке ничего достоверного».

По мнению Эразма мудрость заключается вовсе не в много-знании, к которому стремится человеческий разум, но в возвра­щении к простоте Христовой Благой Вести, заключенной в Еван­гелии. Из этого убеждения и рождается идея философии Христа (или христианский гуманизм), которую проповедовал «король гу­манистов».

В «философии Христа» Эразм Роттердамский напрямую свя­зал гуманистические взгляды своих предшественников с хри­стианским вероучением, считая, что истинный смысл гуманиз­ма Эпохи Возрождения — обновление человеческой природы путем возрождения Христовых заповедей в душе всякого чело­века. «Что есть философия Христа, которую Он Сам называет возрождением, если не обновление природы, сотворенной бла-

404

той?» — спрашивает Эразм. Следовательно, искренняя вера, ис­тинная христианская любовь, истовая надежда на спасение — все это и составляет суть «философии Христа».

С другой стороны, Эразм наполняет христианским содержа­нием многие гуманистические лозунги. Он толкует, в частно­сти, популярную в Эпоху Возрождения «апологию наслажде­ния». Для Эразма истинное наслаждение состоит в отказе от удовольствий земных, телесных. Более того, речь у нидерланд­ского мыслителя идет об иноческой жизни, монашеском пре­зрении к миру, как об идеале земного существования. А смысл борьбы с мирскими наслаждениями в одном — надежда на обретение неизмеримо больших, духовных наслаждений. Ибо единственное истинное наслаждение состоит в духовном вос­соединении с Богом.

Наиболее ярко философский дух концепции «христианского гуманизма» прочитывается в «Похвале глупости». Зачастую эту работу Эразма трактуют очень прямолинейно, находя в ней кри­тику чуть ли не самой христианской веры. На самом деле вся «Похвала глупости» проникнута только одним пафосом — пафо­сом осмеяния «безумия» мира сего во имя «немудрого Божиего».

Впрочем, истинный смысл слов Эразма увидеть не так уж просто. Дело в том, что он с истинно сократовской иронией показывает читателям всю многомерность и неоднозначность понятия «глупость». Само это сочинение Эразма и написано от лица «Глупости», которая как бы похваляется своей распрост­раненностью в мире. Более того, создается впечатление, что именно «глупость» миром-то и правит.

И тем не менее, после чтения «Похвалы» становится вполне понятно, что в толковании Эразма под «глупостью», в принци­пе, понимаются два разных явления. С одной стороны, «глу­пость» — это желание человека познать весь мир в его полноте и стать чуть ли не выше Бога. В сочинении Эразма выведены удивительные образчики таковой «глупости» — это и ученые, и правители, и священнослужители, и даже сама церковь. И в данном случае «глупостью» можно считать все, что стремится быть выше и лучше Бога, но растворяется в безумии мира сего.

Но есть и другая «глупость» — «глупость» искренней веры. «Среди глупцов всякого города наиболее безумными кажутся те, кого воодушевляет христианское благочестие... Что же это такое, если не помешательство?» — спрашивает Эразм. Но ока­зывается, что эта «глупость» может считаться помешательством только тогда, когда на нее смотрят с позиции мирского «безу-

405

мия». И недаром высшим проявлением таковой «глупости» становится «глупость небесная», «когда человек в краткие миги беспамятства и безумия вдруг соединяется с Богом», а потом, вернувшись в сознание, скорбит «о том, что снова образумился».

В принципе, главной идеей Эразма был призыв к очище­нию — гуманистический идеал человека воплотим в жизнь лишь тогда, когда сам человек в простоте и искренности веры макси­мально приблизится к образу Христа. Именно этот тезис лежал в основе критического отношения Эразма и к социально-полити­ческой действительности тогдашней Европы, и к нравственному состоянию людей, и к роли церкви, которая, по мнению Эразма, слишком отдалилась от идеала первой, апостольской церкви.

Эразм Роттердамский оказал столь многомерное влияние на западноевропейское сознание своего времени, что уже при своей жизни вызывал неоднозначную реакцию. Церковь и преследо­вала его, и привечала, научный мир и спорил с ним, и восхи­щался его талантом. Мартин Лютер, с его идеей реформации веры и церкви, очень близкой по сути идеям Эразма, жестоко и жестко спорил с «королем гуманистов». Да и до сих пор, сочи­нения Эразма оцениваются неоднозначно.

«ПОХВАЛА ГЛУПОСТИ». ФРАГМЕНТЫ

Печатается по: Эразм Роттердамский. Похвала Глупости. — М., 1960. С. 105—111. Перевод П.К.Губера в редак­ции С.П.Маркиша.

<...>