Глава lxvi

Не зарываясь в бесчисленные подробности, скажу кратко, что христианская вера, по-видимому, сродни некоему виду глу­пости и с мудростью совершенно несовместна. Ежели хотите доказательств, то вспомните прежде всего, что ребята, женщи­ны, старики и юродивые особенно любят церковные обряды и постоянно становятся всех ближе к алтарю, покорные велени­ям своей природы. Во-первых, позвольте спросить: кто такие были основатели христианства? Люди удивительно простодуш­ные, жестокие враги всякой учености. Засим, среди глупцов вся­кого рода наиболее безумными кажутся те, кого воодушевляет христианское благочестие. Они расточают свое имение, не об-

406

ращают внимания на обиды, позволяют себя обманывать, не знают различия между друзьями и врагами, в ужасе бегут от наслаждений, предаются постам, бдениям, трудам, презирают жизнь и стремятся единственно к смерти, коротко говоря, — во всем действуют наперекор здравому смыслу, словно душа их обитает не в теле, но где-то в ином месте. Что ж это такое, если не помешательство? Удивляться ли после того, что апостолов принимали порою за пьяных и что Павел показался безумным судье Фесту. Но поскольку я уж начала рассуждать, то продол­жу и докажу вам, что блаженство, которого христиане старают­ся достигнуть ценою стольких мучений и трудов, есть не иное что, как некая разновидность безумия. Не гневайтесь на мои слова и лучше постарайтесь уразуметь их.

Во-первых, христиане согласны с учениками Платона в том, что душа человеческая скована цепями тела, увязла в нем, словно в грязи, и именно поэтому не способна постигнуть истину и насладиться ею. Сам Платон определил философию как раз­мышление о смерти, ибо подобно этой последней философия поднимает душу над видимыми, телесными вещами. Мы при­выкли называть человека здоровым, пока душа его должным образом пользуется телесными органами; когда же, порвав свои путы, она пытается обрести свободу и словно замышляет побег из темницы, то мы называем такое состояние помешательст­вом. Если означенные явления вызваны болезнью либо повреж­дением внутренних органов, никто не усомнится в том, что это безумие. И, однако, мы видим, что люди, охваченные подо­бным безумием, предсказывают будущее, знают чужеземные языки и науки, которых никогда прежде не изучали, и вообще представляются во многих отношениях существами как бы бо­жественными. Все это, без сомнения, приходится объяснять тем, что душа, частично освобожденная от власти тела, проявляет свою природную силу. Здесь же, как я полагаю, таится и причи­на того, что умирающие, как бы вдохновленные божественным дуновением, изрекают порой поразительные вещи. Если благо­честие и не вполне совпадает с вышеописанной разновидно­стью безумия, то все же столь близко с нею соприкасается, что большинство людей почитает набожность простым помешатель­ством, особенно когда видит тех немногих, которые всей своей жизнью столь резко отличаются от прочих смертных. Сходным образом в известной аллегории Платона люди, сидящие ско­ванными в пещере, созерцают только тени и подобия вещей. Один из узников выбегает наружу, видит самые вещи и, воро-

407

тившись обратно в пещеру, начинает убеждать остальных, что они заблуждаются и ничего не знают, кроме теней. Мудрец скор­бит об их безумии, ибо они упорно держатся за свою ошибку, а они в свой черед издеваются над ним, как над помешанным, и изгоняют его. Вот точно так же люди, занятые одними телес­ными вещами, склонны думать, что ничего другого не сущест­вует. Напротив, благочестивые праведники презирают все, имею­щее отношение к телу, и стремятся лишь к созерцанию невиди­мого мира. Первые больше всего помышляют о собирании бо­гатств, затем — об удовлетворении своих телесных нужд и лишь в самую последнюю очередь — о своей душе, если только вооб­ще допускают ее существование, веря лишь в то, что доступно глазу. Вторые поступают как раз наоборот: прежде всего дума­ют о Боге, субстанции простейшей и неизменнейшей, затем помышляют о своей ду1пе, которая всего ближе к Божеству, но не желают заботиться о теле, презирают деньги, словно мяки­ну, и, едва завидев их, обращаются в бегство. Если иногда, по необходимости, им приходится заниматься житейскими делами, они едва справляются с отвращением, относясь к своей собст­венности так, точно она не принадлежит им вовсе. Даже в ма­лых вещах разительно сказывается различие между людьми, жи­вущими по уставам мира сего, и благочестивыми праведниками. Хотя все чувственные способности зависят от тела, есть между ними такие, которые кажутся грубее других. Таковы осязание, слух, зрение, обоняние, вкус. Другие — гораздо более независи­мы, например, память, рассудок, воля. Праведники, со всею силою души устремляясь к тому, что не имеет ничего общею с внешним миром, становятся тупыми и бесчувственными к те­лесным впечатлениям. И, напротив, заурядные люди наиболь­шее значение придают внешним чувствам и наименьшее — внут­ренним. Этим объясняется, между прочим, и то, что многие святые мужи, случалось, пили вместо вина масло. Среди стра­стей и душевных чувствований есть также такие, которые ка­жутся особенно телесными, как, например, плотское вожделе­ние, голод, сонливость, гнев, гордость, зависть. Праведники ведут с ними непримиримую войну, а толпа уверена, что без них и прожить невозможно. Кроме того, существуют страсти, так ска­зать, нейтральные, словно бы естественные; таковы любовь к отечеству, нежность к детям, к родителям, к друзьям. Толпа платит всему этому немалую дань, но праведники всячески ста­раются изгнать из своей души все названные склонности или по крайней мере сообщают им духовный характер, так что даже

408

отца своего любят уже не как отца (ибо что он породил на свет, кроме тела? да и тем обязан не себе самому, а Богу-творцу), но как славного мужа, в коем отраженно сияет образ верховного разума, называемого ими верховным благом. Вне этого блага они не знают ничего, достойного любви и стремлений.

Этим правилом руководствуются люди благочестивые и во всех прочих житейских делах: ежели они не совсем презирают какую-либо видимую вещь, то все же ценят ее гораздо ниже того, что недоступно оку. Они различают плоть и дух даже в таинствах и в других церковных обрядах. Так, они не верят, в отличие от большинства людей, будто пост состоит только в воздержании от мяса и отказа от вечерней трапезы, но пропо­ведуют пост духовный, заключающийся в умерщвлении стра­стей, подавлении гнева, и гордости, дабы дух, не удручаемый бременем плоти, мог с тем большей силой устремиться к позна­нию небесных благ. Так же мыслят они и об евхаристии: если обрядом причастия, говорят они, и не следует пренебрегать, то все же он не столь спасителен, как это обычно полагают. Он даже может сделаться вредным, если в нем не будет духа, то есть воспоминания о тех событиях, кои изображаются при по­мощи чувственных знамений. Знамения же напоминают нам о смерти Иисуса Христа, и христиане обязаны подражать этой смерти, укрощая, подавляя и словно погребая свои страсти, да­бы воскреснуть для новой жизни и соединиться со Христом Иисусом, соединяясь в то же время друг с другом. Такова жизнь, таковы постоянные помышления праведников. Напротив, тол­па не видит в богослужении ничего, кроме обязанности стано­виться поближе к алтарю, прислушиваться к гудению голосов и глазеть на обряды.

Не только в указанных мной для примера случаях, но и во всех обстоятельствах жизни убегает праведник от всего, что свя­зано с телом, и стремится к вечному, невидимому и духовному. И так как отсюда рождаются постоянные несогласия между ним и остальными людьми, он упрекает их в безумии, а они отвеча­ют ему тем же. Я же полагаю, что название безумца больше подобает праведникам, нежели толпе.