Глава I

Заключение вышесказанного и мнение философа Гвидо Кавальканти

Напоследок Кристофоро Марсупини, муж просвещеннейший, который должен

был исполнять роль Алкивиада, обратился ко мне с такими словами: "Поистине,

рад я премного, о Марсилий, за семью твоего Джованни, что она среди многих и

ученостью и подвигами славнейших рыцарей породила философа Гвидо, хорошо

послужившего государству и превзошедшего всех в свой век остроумием суждений

в ученом состязании, -- того, кто, воплотив как в поведении, так и в стихах

сократическую эту любовь, кратко изложил все, что только было вами сказано".

Так ведь Федр коснулся рождения Эрота, происходящего из чрева хаоса.

Павсаний уже родившегося Эрота разделил на два вида, а именно: небесный и

пошлый. Эриксимах раскрыл его великость, когда показал, что он, разделенный

на две части, присутствует так во всех вещах. Что приводит в действие

присутствие столь великого бога в отдельных существах, объяснил Аристофан,

показывая, что им восполняются люди, рассеченные надвое. Сколь велики его

могущество и совершенство, рассмотрел Агафон, когда подробно представил, что

только он один делает счастливыми людей. Наконец, Сократ, наставленный

Диотимой, вкратце объяснил, что есть Эрот и каков он, откуда произошел,

сколь многие части имеет, куда стремится и насколько силен.

И все это философ Гвидо Кавальканти искуснейшим образом вложил в свои

стихи. Как зеркало, тронутое лучом солнца, в свою очередь светится и

отражением этого света воспламеняет помещенную вблизи против него шерсть,

так, определяет он, часть души, которую называет и омраченным воображением и

памятью, поражается, подобно зеркалу, изображением красоты, занимающей место

самого солнца, как будто неким лучом, воспринятым посредством глаз, --

поражается так, что она сама себе образовывает из него другое изображение,

как бы отблеск первого изображения, благодаря которому, подобно шерсти,

возгорается сила вожделения и любви. Он добавляет, что эта первая любовь,

возженная в чувственном вожделении, возникает от формы тела, воспринятой

посредством глаз. Но сама эта форма запечатлевается в воображении не таким

образом, как она присутствует в материи тела, но без материи, так, однако,

как образ какого-нибудь определенного человека, помещенного в означенное

место и время. Опять же некоторая разновидность такого рода образа тотчас

начинает светиться в уме, каковая, кажется, есть не подобие одного

какого-нибудь человеческого тела, но, скорее, общая сущность и определение

всего рода человеческого. Итак, подобно тому как из образа воображением

воспринятого от тела, появляется в чувственном вожделении, преданном телу,

Эрот, расположенный к чувствам, так из этой разновидности образа в уме и

всеобщей сущности, как в высшей степени далекой от всякого сношения с телом,

иной Эрот рождается в воле, в высшей степени далекий от всякого сношения с

телом. Одного философ помещает в сладострастие, другого -- в созерцание.

Первый, по его мнению, направлен на отдельную форму одного-единстве иного

тела, второй -- на всеобщую красоту всего человеческого рода. Он говорит,

что Эроты противостоят в человеке друг другу и что первый сталкивает его

вниз к жизни звериной и сладострастной, второй возносит его к жизни

ангельской и созерцательной. Он думает, что второй пребывает без всякого

треволнения и обретается в немногих, первый озабочен многими страстями и

овладевает большей частью людей. Вот почему второго он определяет в немногих

словах; в изложении страстей другого он более пространен.

Так как, однако, он самым ясным образом объясняет здесь те самые вещи,

которые вы изложили выше, я не счел нужным разбирать ихтеперь. Достаточно

будет, пожалуй, знать, что этот философ примешал в рождение Эрота некую

бесформенность хаоса, которую вы выше установили, когда таким образом он

говорит, что омраченное воображение освещается и из смешения этой темноты и

этого света ведет свое происхождение Эрот. Кто, кроме того, не узрит в его

словах двоякой любви, то есть божественной и пошлой. И более того, он

возводит первую к красоте божественных сущностей, вторую -- к красоте тел.

Ведь солнце он понимает как божественный свет, луч как форму тел. Наконец,

он полагает, что завершение ее соответствует ее же началам, коль скоро

возбуждение любви увлекает одних вплоть до телесной формы, других -- вплоть

до божественного лика.