Глава XXV

Какова власть судьбы над делами людей и как можно ей противостоять

Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в

мире правят судьба и Бог, люди же с их разумением ничего не определяют и

даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем

утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием. Особенно

многие уверовали в это за последние годы, когда на наших глазах происходят

перемены столь внезапные, что всякое человеческое предвидение оказывается

перед ними бессильно. Иной раз и я склоняюсь к общему мнению, задумываясь о

происходящем.

И однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что,

может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же

половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы

судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит

деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь,

все отступают перед ее напором, бессильные его сдержать. Но хотя бы и так,

-- разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время,

то есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река

либо устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?

То же и судьба: она являет свое всесилие там, где препятствием ей не

служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных

против нее заграждений. Взгляните на Италию, захлестнутую ею же вызванным

бурным разливом событий, и вы увидите, что она подобна ровной местности, где

нет ни плотин, ни заграждений. А ведь если бы она была защищена доблестью,

как Германия, Испания и Франция, этот разлив мог бы не наступить или, по

крайней мере, не причинить столь значительных разрушений. Этим, я полагаю,

сказано достаточно о противостоянии судьбе вообще.

Что же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как

некоторые из них, еще вчера благоденствовавшие, сегодня лишаются власти,

хотя, как кажется, не изменился ни весь склад их характера, ни какое-либо

отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, теми причинами, которые были

подробно разобраны выше, а именно тем, что если государь всецело полагается

на судьбу, он не может выстоять против ее ударов. Я думаю также, что

сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает особенностям времени,

и утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени.

Ибо мы видим, что люди действуют по-разному, пытаясь достичь цели,

которую каждый ставит перед собой, то есть богатства и славы: один действует

осторожностью, другой натиском; один -- силой, другой -- искусством; один

--терпением, другой -- противоположным способом, и каждого его способ может

привести к цели. Но иной раз мы видим, что, хотя оба действовали одинаково,

например осторожностью, только один из двоих добился успеха, и наоборот,

хотя каждый действовал по-своему: один осторожностью, другой натиском, --

оба в равной мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один

образ действий совпадает с особенностями времени, а другой -- не совпадает.

Поэтому бывает так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются

успеха, а бывает так, что двое действуют одинаково, но только один из них

достигает цели.

От того же зависят и превратности благополучия: пока для того, кто

действует осторожностью и терпением, время и обстоятельств складываются

благоприятно, он процветает, но стоит времени и обстоятельствам

перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего

образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому приспособиться, как

бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности,

во-вторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до

того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда

настает время применить натиск, не умеет этого сделать и оттого гибнет, а

если бы его характер менялся в лад с времененем и обстоятельствами,

благополучие его было бы постоянно.

Папа Юлий всегда шел напролом, время же и обстоятельства

благоприятствовали такому образу действий, и потому он каждый раз добивался

успеха. Вспомните его первое предприятие -- захват Болоньи, еще при жизни

мессера Джованни Бентвольи. Венецианцы были против, король Испании тоже, с

Францией еще велись об этом переговоры, но папа сам выступил в поход, с

обычной для него неукротимостью и напором. И никто этому не

воспрепятствовал, венецианцы -- от страха, Испания -- надеясь воссоединить

под своей властью Неаполитанское королевство; уступил и французский король,

так как, видя, что Папа уже в походе, и желая союза с ним против

венецианцев, он решил, что не может без явного оскорбления отказать ему в

помощи войсками.

Этим натиском и внезапностью Папа Юлий достиг того, чего не достиг бы

совсем доступным человеку благоразумием никакой другой глава Церкви; ибо,

останься он в Риме, выжидая, пока все уладится и образуется, как сделал бы

всякий на его месте, король Франции нашел бы тысячу отговорок, а все другие

-- тысячу доводов против захвата. Я не буду говорить о прочих его

предприятиях, все они были того же рода, и все ему удавались; из-за

краткости правления он так и не испытал неудачи, но, проживи он дольше и

наступи такие времена, когда требуется осторожность, его благополучию пришел

бы конец, ибо он никогда не уклонился бы с того пути, на который его

увлекала натура.

Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоянна, а человек упорствует

в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек

пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его

приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность,

ибо фортуна -- женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и

пинать -- таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело.

Поэтому она, как женщина, -- подруга молодых, ибо они не так осмотрительны,

более отважны и с большей дерзостью ее укрощают.