Об устроении человека. Фрагменты

Публикуется по: Григорий Нисский. Об устроении человека. СПб., 1995. С.

50-56, 57-58, 68-69. Перевод В. М. Лурье.

Но возвратимся опять к божественному гласу Сотворим человека по образу

и подобию Нашему. Как малое и недостойное грезилось благородство человека

некоторым из внешних, которые сравнением со здешним миром пытались

возвеличить человеческое. И говорили, что человек есть маленький мир,

составленный из тех же стихий, что и все. Но громким этим именем воздавая

хвалу человеческой природе, они сами не заметили, что почтили человека

отличиями (идиомами) комара и мыши. Ведь и комар с мышью суть слияние тех же

четырех, потому что обязательно у каждого из существ, наряду с

одушевленными, усматриваются они в большей или меньшей пропорции, ведь без

них в природе ничего не может составиться причастного чувству. Что ж

великого в этом -- почитать человека отличительным знаком и подобием мира? И

это когда небо преходит, земля изменяется, а все содержимое их преходит

вместе с ними, когда преходит содержащее? Но в чем же, по церковному слову,

величие человека? Не в подобии тварному миру, но в том, чтобы быть по образу

природы Сотворшего. Итак, что же за слово "образ"? Может быть, спросишь: как

уподобляется бестелесное телу? Как временное -- вечному? Переменчиво

изменяемое -- неизменному? Страстное и истлеваемое -- бесстрастному и

нетленному? Всячески свыкшееся и со-воспитанное со злом -- совершенно

непричастному к злу? Ибо далеко отстоит известное о первообразе от

происшедшего по образу. Ведь образ именуется так в собственном смысле, если

имеет подобие прототипу. Если же подражание далеко от предмета, то оно уже

не будет его образом, но чем-то другим. Как же человек, смертный, страстный

и кратковечный, есть образ неповреждаемой, чистой и присносущей природы? Но

истинное учение об этом может ясно знать одна настоящая Истина. А мы,

насколько вмещаем, в , догадках и предположениях изыскивая истинное,

понимаем исследуемое так.

И Слово божественное, сказавшее, что по образу Божию произошел человек,

не лжет, и жалкое бедствование человеческой природы не уподобляется

блаженству бесстрастной жизни. Потому что тому, кто сравнивает нас с Богом,

необходимо признать одно из двух: или Божественное страстно, или

человеческое бесстрастно, -- если основание (логос) уподобления того и

другого предполагается общим. Если же и Божественное не страстно, и наше не

чуждо страсти, то остается разве что другой какой-нибудь смысл (логос), по

которому утверждаем истинность божественного гласа, сказавшего о

происхождении человека по образу Бога. Следовательно, должно нам

возвратиться к самому божественному Писанию, не будет ли в написанном там

руководства к искомому. Сказавший Сотворим человека по образу, и для чего

сотворим, прибавляет такое слово: И сотвори Бог человека, и по образу Божию

сотвори его. Мужа и жену сотвори их (Быт. 1, 27). Сказано было выше, что для

низвержения еретического нечестия это провозглашается Словом, да научившись,

что сотворил человека единородный Бог по образу Бога, мы ни в каком смысле

(никаким логосом) не будем различать божественность Отца и Сына, когда

святое Писание каждого равно именует Богом -- и Того, Кто сотворил человека,

и Того, по Чьему образу.

Но об этом слово пусть будет оставлено, а изыскание должно обратиться к

такому предмету: почему божественное блажено, человеческое жалко, однако

последнее подобным первому именует Писание. Следовательно, должно с

точностью изучить речения. Ибо мы обнаружим, что нечто иное произошло по

образу, и иное ныне оказывается бедственным. Сотвори Бог, говорит, человека,

по образу Божию сотвори его. Творение созданного по образу обретает конец.

Затем повторяется слово об устроении, и оно говорит: Мужа и жену сотвори их.

Думаю, всякому видно, что это разумеется вне прототипа: Ибо во Христе

Иисусе, как говорит Апостол, несть мужеский пол ни женский (Гал. 3, 28). Но

Слово говорит, что человек разделен на мужской пол и женский. Следовательно,

устроение нашей природы как-то двойственно: одно в нем уподобляется

Божественному, а другое разделено этим различием. Ведь на нечто такое

намекает Слово порядком написанного, сначала говоря: Сотвори Бог человека,

по образу Божию сотвори его, потом же добавляя к сказанному: Мужа и жену

сотвори их, что отлично от известного о Боге. Потому думаю я, что в

говоримом божественным Писанием преподается некое великое и возвышенное

учение (догма). И учение это таково. Человеческая природа есть середина

между двумя крайностями, отстоящими друг от друга, -- природой божественной

и бесплотной и жизнью бессловесной и скотской. Ведь в человеческом составе

можно частично усматривать и то, и другое из названного: от божественного --

словесное и разумевательное, что не допускает разделения на мужское и

женское, а от бессловесного -- телесное устроение и расположение,

расчлененное на мужское и женское. Ведь то и другое из этого обязательно

есть во всем причастном человеческой жизни. Но, как мы узнали от

рассказавшего по порядку о происхождении человека (антропогонии),

первенствует в нем умное, а вместе с ним прирождено человеку общение и

сродство с бессловесным. Ибо сначала говорит: сотвори Бог по образу Божию

человека, сказанным указав, как говорит Апостол, что в таковом мужского и

женского нет. Затем добавляет особенности (идиомы) человеческой природы:

Мужа и жену сотвори их. Чему же мы научаемся из этого? (Да не сердятся на

меня, что я далеко отклонился словом от предлежащей мысли!)

Бог по природе Своей есть все то объемлемое мыслию благо, какое только

есть вообще. А точнее сказать, будучи превыше всякого разумеваемого и

постигаемого блага, Он творит человеческую жизнь не почему-нибудь другому,

но только потому, что благ. А будучи таковым и из-за этого стремясь к

созданию человеческой природы, Он показал силу Своей благости не наполовину

-- дав что-нибудь из присущего Ему, но завистливо отказав в причастии Себе.

Напротив, совершенный вид благости состоит в том, чтобы привести человека из

небытия в бытие и сделать его нескудным в благах. А поскольку велик

подробный перечень благ, то его нелегко объять числом. Потому Слово гласом

своим совокупно обозначило все это, говоря, что человек создан по образу

Божию. Это ведь все равно что сказать, что человек сотворен по природе

причастником всякого блага. Если Бог -- полнота благ, а тот -- Его образ, то

образ в том и имеет подобие первообразу, чтобы быть исполненным всякого

блага. Следовательно, в нас есть идея всяческой красоты, всякой добродетели

и премудрости и всего, о чем известно, что оно относится к самому лучшему.

Одному из всех [человеку] необходимо быть свободным и не подчиненным никакой

естественной власти, но самовластно решать [так], как ему кажется. Потому

что добродетель -- вещь неподвластная и добровольная, а вынужденное и

насильное не может быть добродетелью. Итак, если бы образ во всем носил

черты красоты прототипа и ни в чем не имел отличия, то никак бы не был

подобием, но оказался бы во всем тождественным прототипу и ни в чем не

отличным. Какое же тогда мы усматриваем различие между Самим Божественным и

тем, что уподобляется Божественному? Оно в том, что одно нетварно, а другое

осуществляется через творение. А такое различие особенностей создало своим

следствием различие и других свойств (идиом). Ведь всеми и всюду признается

также, что нетварная природа -- непреложная и всегда та же самая, а тварная

не может пребывать без изменения. Ведь уже само прехождение из небытия в

бытие есть некоторое движение и изменение небытия в бытие, переменяемого по

божественному изволению. И как черты Кесаря на меди Евангелие называет

образом (Мк. 12, 15) -- откуда научаемся [на примере] изображения внешних

черт, что подобие сходной с Кесарем вещи в действительности имеет различие,

-- так и, согласно настоящему слову, вместо черт подразумевая то, в чем

усматривается подобие между природой божественной и человеческой, находим

различие в действительности, которое видится между нетварным и тварным.

Итак, поскольку одно есть всегда и самотождественное, а другое --

произведено через творение и началось с изменения бытия, имея сродствен-ный

этому образ, то Сведый вся прежде бытия их, как говорит пророчество (Дан.

12, 42), следуя (а точнее, подразумевая [это] предведательной силой) тому, к

чему склонится по своим самодержавности и самовластности движение

человеческого произволения, то есть зная будущее, придумал для образа

различие мужского и женского, которое не имеет никакого отношения к

первообразу, но, как сказано, свойственно бессловесной природе. Причину же

такого измышления могут знать только самовидцы Истины и слуги Слова (Лк. 1,

2). А мы, сколь возможно, в догадках и образах воображая себе истину,

пришедшее на ум не излагаем утвердительно, а в виде упражнения предлагаем

благосклонным слушателям. Итак, что же мы об этом придумали? Слово, говоря:

Сотвори Бог человека, неопределенностью обозначения указывает на все

человеческое [естество]. Ведь здесь сотворенное не именуется "Адамом", как в

последующем повествовании, но имя сотворенного человека не конкретное, а

общее. Следовательно, общим названием природы МЫ приводимся к такому

предположению: божественными предведением и силой все человечество

объемлется в этом первом устроении. Ведь для Бога нельзя полагать ничего

неопределенного в сотворенном Им, но для каждого из существ должны быть

какие-то предел и мера, отмеряемые премудростию Создавшего. И наподобие того

как один человек объемлется количеством по телу и существует количественная

мера его ипостаси, которая ограничена поверхностью тела, так и вся полнота

человечества, я думаю, как будто в едином теле предведательной силой

объемлется Богом всего, и этому-то и учит Слово, сказавшее: И сотвори Бог

человека, и по образу Божию сотвори его. Ведь образ не в части природы, и

благодать ведь не в чем-либо одном из того, что в нем есть, но одинаково по

всему роду распространяется эта сила. А признак этого в том, что равно во

всех водружается ум: все имеют силу разумения и произволения и все

остальное, чем божественная природа отображается в созданном по ней. Точно

так же и тот человек, что появился при первом устроении мира, и тот, который

будет при скончании всего, равно несут на себе божественный образ. Потому

целое неименовано одним человеком, что для силы Божией -- ни прошедшего, ни

будущего, но и ожидаемое наравне с настоящим содержится всеокружающею

энергией. Так что вся природа, распространяющаяся от первых до последних,

есть единый образ Сущего. <...>

[УЧЕНИЕ ОБ АПОКАТАСТАСИСЕ]

<...> А благодать воскресения не иное что возвещает нам, как

восстановление (апокатастасис) в первоначальном для падших. Ибо ожидаемая

благодать есть возведение в первую жизнь, снова вводящее в Рай извергнутого

из него. Если же восстановленная жизнь такая, как свойственна ангелам, то

очевидно, что и до преступления жизнь была ангельской -- потому и наше

возведение к первоначальному уподобляется ангелам. <...>

<...>Ведь исхождение зла не доходит до беспредельности, но необходимо

объемлется пределом, вслед за которым преемство добра сменяет предел зла.

Так, по сказанному, присноподвижность нашей природы вновь поворачивает на

первоначальный благой путь, памятью о перенесенном уцеломудриваемая больше

не попадать в подобный плен. Следовательно, для нас вновь будет благое

поприще, благодаря тому что природа зла необходимо ограничена пределом. Ведь

знатоки неба говорят, что весь мир исполнен светом, а тьма наступает от

отбрасываемой тени, когда землю загораживает находящееся против нее тело

(причем из-за кругообразного очертания этого тела тьма ограничивается

конусовидной фигурой по ту сторону от солнечного сияния, но поскольку солнце

во много раз превосходит размерами землю, со всех сторон по окружности

охватывая ее лучами, то доли света соединяются у пределов конуса; таким

образом, если предположить, что кому-либо хватит силы перейти расстояние, на

которое простирается тьма, то он оказался бы в потоке единого света, нигде

не прерываемого тьмой). Так, думая я, нужно разуметь и о нас, что, достигши

границы зла, когда окажемся в крайности греховной тьмы, мы снова заживем в

свете, потому что природа благого превосходит зло, как беспредельность --

меру.

Итак, снова Рай, снова то древо, которое есть Древо жизни, снова

благодать образа и достоинство начальства. Начальства, как мне кажется, ни

над чем-либо из того, что для житейских потребностей Бог подчинил людям

ныне, но надежда иного некоего царствия, слово о котором пребывает в

неизреченном. <...>