Глава X. (Что) этот разум есть некое изречение вещей, подобно тому как

мастер сначала говорит про себя о том, что он будет делать

А эта форма вещей, которая в разуме его (создающего) предшествовала

сотворению вещей, -- что она иное, как не некое изречение вещей в самом

разуме, подобно тому как мастер, когда собирается создать какое-то

произведение своего искусства, говорит о нем про себя понятием своего ума?

Под речью сознания, или разума, я понимаю здесь не то, когда представляются

слова, обозначающие вещи, но когда сами вещи, но когда сами вещи, имеющие

быть или уже существующие, созерцаются в сознании перед умственным взором.

Ведь из повседневного опыта известно, что об одной и той же вещи мы можем

говорить трояко. Именно, мы высказываем вещи или используя чувственные

знаки, т.е. те, которые могут ощущаться телесными чувствами, чувственным

образом; или те же самые знаки, которые вне нас являются чувственно

воспринимаемыми, представляя внутри нас нечувственным образом; или не

используя эти знаки ни чувственно, ни нечувственно, но внутренне, в уме

высказывая эти вещи -- с помощью воображения тел или понимания смысла

соответственно различному характеру этих вещей. Например, я в одном смысле

говорю о человеке, когда обозначаю его этим именем, "человек"; в другом

смысле -- когда я молча представляю себе (само) это имя; еще в другом --

когда мое сознание созерцает этого человека -- или при посредстве телесного

образа, или через смысл. Через телесный образ -- когда воображается его

чувственно воспринимаемая фигура, через смысл -- когда ум мыслит его

всеобщую сущность т.е. "животное разумное смертное".

А эти три разновидности высказывания состоят каждое из слов своего

рода. Но слова того (типа) высказывания, который я поставил третьим и

последним являются естественными и одни и те же у всех народов, если речь не

идет о вещах неизвестных. А поскольку все другие слова отыскиваются ради

этих, то там, где есть эти, не нужно никакое другое слово для познания вещи;

а где этих не может быть, всякое другое бесполезно для указания вещи. Ведь

вовсе не глупо сказать, что слова тем истеннее, чем больше они подобны

вещам, к которым они относятся, и чем отчетливее будут их обозначать. Ведь

за исключением тех вещей, которые мы используем для обозначения их самих, в

качестве их имен, каковы некоторые слова, такие, как гласный "а", за

исключением, говорю, их, никакое другое слово, кажется, не является

настолько подобным вещи, к которой относится, и не выражает ее так, как то

подобие, которое запечатлевается в умственном взоре (человека), мыслящего

саму эту вещь. Значит, это и следует по праву называть самым собственным и

главным словом вещи. Поэтому если никакое высказывание о какой-либо вещи

настолько не приближается к вещи, как то, которое состоит из слов этого

рода, и не может быть ничего другого столь подобного вещи, имеющей быть или

уже существующей в чьем-либо разуме, то недаром может показаться, что у

высшей субстанции такое высказывание вещей было и до них, так что они

возникли через него; и существует, когда они уже созданы, так что они могут

быть познаваемы через него.